Книга Лев правосудия - Леена Лехтолайнен

Брат Джанни казался чудаком. Он так сдавил мне ладонь, что болели кости, но наконец мне удалось высвободиться из его хватки. Силы этому монаху, во всяком случае, не занимать.

— Не знаю. — Я покачала головой. — Он исчез.

По пути в монастырь я пыталась вспомнить, что Давид мне рассказывал о брате Джанни, но, кроме того факта, что они были старыми друзьями, в голове ничего не всплыло. Монастыри с давних пор предоставляют убежище преследуемым, поэтому я не удивилась, обнаружив старого товарища Давида здесь. Даже в недавние времена лютеранская церковь Финляндии прятала осужденных на ссылку.

— Исчез? — Под очками брата Джанни блеснула искорка.

Другой монах отошел от нас, как только заметил, что не понимает нашей беседы. «Miserere nostri, Domine!»[8]— пели невидимые монахи из репродуктора, и ласточки на улице вторили их голосам.

— Пойдем-ка прогуляемся. К сожалению, в монастырский сад отвести тебя не могу. Идем сюда, по этой тропинке.

Брат Джанни стремительно направился к выходу, с той же скоростью преодолев толпу только что вошедших туристов. Я последовала за ним более осторожно, стараясь не привлекать внимания. Мы пошли вдоль широкой песчаной дороги, по обочинам которой росли белые и фиолетовые лилейники. Джанни шел так быстро, что мне стоило большого труда не отставать. Вскоре мы оказались на уровне крыши монастырской церкви, затем еще выше.

— Меры предосторожности никогда не бывают излишними, даже при разговоре на языке, который никто не понимает, — серьезно сказал брат Джанни и замедлил шаг, чтобы я могла идти вровень с ним.

Дорога была широкая, но из-за луж, не успевших высохнуть после дождя, мы шли по самому краю. Наши рукава то и дело соприкасались. Мне вспомнились рассказы моего однокурсника по Академии частной охраны, Эдгардо, о закрытом католическом заведении, где он учился в Нью-Джерси. Любое нормальное общение между людьми разного пола было запрещено, на всякое проявление сексуальности накладывалось табу, вообще все, что связано с полом, ассоциировалось у мальчиков с чем-то греховным. Был ли брат Джанни по-настоящему готов к такому, когда пошел в монахи? В Эстонии проявлений католицизма было не больше, чем в Финляндии. У монахов из Сан-Антимо каждый день перед глазами мелькали запретные плоды, женщины-туристки. Моя собственная сексуальность пробудилась во время обучения в Нью-Йорке, и с тех пор я ни в чем себе не отказывала. Зачем чахнуть в одиночестве или требовать верности от партнера? Только Давид заставил меня изменить это мнение. Я тосковала по нему и совсем не хотела других мужчин, хотя Давид никаких клятв с меня не брал.

— Ты сказал, что ждал меня. Почему? — спросила я, когда мы отошли от церкви метров на двести и оказались в тени старых дубов и лавровых деревьев.

— Давид говорил, что ты приедешь к нему. Его любимая.

Любимая! Это слово не вызвало у меня никакой радости, а, напротив, привело в бешенство. Любимая, которую оставили, не сказав ни слова, разбираться с трупом какого-то незнакомца!

— Что еще Давид тебе говорил? От кого он прятался в монастыре?

— Хилья, о таком не спрашивают. — Брат Джанни остановился и положил ладонь на мою руку. — Если человек ищет защиты от врага, здесь он ее получает без расспросов. Давид возвратился в Тарту только после получения Эстонией независимости, но мы тем не менее не забывали о том, что повсюду может подстерегать опасность. По молодости мы натворили всяких дел, а потом я совершил по-настоящему серьезную ошибку… Возможно, Давид рассказывал. Не без его участия я стал монахом. — Брат Джанни склонил голову с видом кающегося грешника.

— Давид совсем ничего не рассказывал о вашей совместной молодости!

Гордость мешала мне расспрашивать, хотя, конечно, я желала бы знать о Давиде совершенно все. Он делился со мной воспоминаниями о своем детстве на Таммисаари и плаваниях на парусниках, рассказывал о родителях, братьях и сестрах, а также о типичных для его семейства межнациональных браках. Годы, проведенные в Тарту, описывал без особых подробностей. О том, как учился в Швеции в полицейской школе, Давид немного рассказал, когда мы были в Испании, понимая, что констебль Лайтио уже сообщил мне некоторые факты из его прошлого. У меня сложилось представление, что Давид попал в полицейскую школу довольно-таки странным образом. Он ведь даже не был гражданином Швеции, но для него позаботились сделать шведский паспорт. Выходит, при наличии денег и нужных связей можно без труда изменить гражданство и саму личность. Вот брат Джанни — был раньше простым парнем из Тарту, а сейчас целыми днями молится на мертвом языке очень далеко от своего дома. Я сама не имела ни малейшего представления, где проведу следующую ночь и где получу следующую зарплату. В нашем мире не было ничего устойчивого. В голове вдруг всплыла мелодия псалма, который пели на похоронах матери.

— Давид говорил мне, что верит в Бога. Довольно странно для убийцы. А со мной он нарушил еще и шестую заповедь. Кто прощает ему эти прегрешения? Ты?

— Не человек дарует прощение, а Бог. Ты выглядишь очень сердитой на Давида. Значит, говоришь, он пропал? Когда и как?

Тропинка стала гораздо круче, из-под ног то и дело скатывались камни. Можно ли доверять этому монаху? Разве не была католическая церковь с начала времен в союзе с мерзавцами из мафии и сильными мира сего? Тот, кто раздал столько индульгенций, получает содействие Господа. Что, если брат Джанни нашел Давиду квартиру только для того, чтобы заманить его в ловушку? Он ведь уже знал, что Давида пытались выставить убийцей.

Я описала по порядку, как Давид ушел ранним утром, не оставив мне никакого сообщения, потом свою поездку в ресторан в Паганико, пересказала историю официанта об ужинавшем с Давидом неприятном типе. Рассказала и о босоногом трупе, умолчав про телефон Давида, который нашла в кармане убитого, и про содержимое ящиков комода. Хотела сначала поглядеть на реакцию брата Джанни, протестировать его благонадежность. После того как я закончила, он долго молчал. Мы поднялись на площадку, откуда открывался вид на монастырскую долину и карабкающуюся по склону холма деревню. Аккуратными рядами тянулись виноградники и оливы, кипарисы словно стояли на страже. Где-то замученно ревел осел.

— Давид мог думать, что у него есть еще в запасе какое-то время. Что они не так скоро нанесут удар, — наконец вымолвил брат Джанни. — Но они не стали медлить.

— Кто — «они»?

— Мы не знаем. Одни только предположения.

Опять это «мы»! Мне Давид не рассказывал никаких подробностей.

— Операция Европола в Финском заливе, в которой Давид принимал участие, была особенно неоднозначной. Международная полицейская организация не может функционировать, уничтожая людей, даже преступников. Европол не какая-то военная часть по борьбе с терроризмом. Организация больше не защищает Давида, и потому он в одиночку должен оберегать свою жизнь. Белорусский бизнесмен Гезолиан, продавший «грязную» бомбу, не получил и никогда не получит свои деньги. Кто-то увел их у него, а Гезолиан мстительный человек. Хотя покупатель бомбы Васильев и его ближайшие помощники погибли при взрыве, кто-то, знавший про обманный ход, остался в живых. Итак, Давид. Не всем ведь в Европоле нравится, что он знает то, что знает. Так что опасность исходит со всех сторон.