Книга Падший клинок - Джон Кортней Гримвуд

Родриго, подставив лицо ветру, чувствовал на щеках злые слезы. Он проклинал себя за глупость и благословлял темноту. На его глазах Десдайо из балованного ребенка становилась молодой женщиной, отчаянно жаждущей свободы, которой все еще обладали ее юные кузины.

Разумеется, ему бы очень пригодилось состояние Десдайо. В его собственном доме царит разруха: жалованье в Догане меньше его расходов. И в то же время Родриго не лгал Десдайо, когда говорил, что любит ее. Ее, сбежавшую в дом другого мужчины.

В постель другого мужчины.

— Старший…

— Чего?

Две его лодки качались рядом на легкой зыби. Темучин держал крючья, сцепившие борта и не позволяющие лодкам разойтись. Почувствовав злость в голосе капитана, все замерли. А ведь сейчас та самая минута, когда Родриго должен отдать последние приказы — выбрать первую лодку, сказать людям, что именно он ожидает найти.

— Старший, особые приказы будут?

Родриго обыскал вместе с Темучином не меньше сотни судов, всяких, от мавританских галер и торговых парусников из Византии, до русских ладей и даже фелук, прибывших сюда из устья Нила. Так чем этот раз отличается от прочих? Сержант заслуживает хоть какого-то объяснения, понял Родриго.

— Девушка, с которой я знаком, выходит замуж.

— И все? — на лице Темучина отразилось отвращение.

— У них красное золото, — ответил Родриго. Как будто и не было последних слов. — Еще серебро мамлюков. Все указано в грузовом манифесте. Три леопардовые шкуры, небесный камень для закалки стали и сундучок с рубинами. Но меня беспокоит, что они скрывают. Я хочу сказать, уж если мамлюки не пробуют подкупить…

— Старший, можно я скажу кой-чего?

— Мне это вряд ли понравится.

— Не понравится, точно. Старший, забудь девку. Она просто дырка, смазливая там или нет. Нельзя хандрить перед делом. Верный путь к смерти.

Родриго ненавидел, когда Темучин был прав.

Лодки расцепились. Одна направилась навстречу ветру, к дальнему концу «Куайи», принадлежащей мамлюкам. Темучин вел отсчет, равномерно, будто шагая в полночь по площади Сан-Марко.

— Пятьдесят.

Родриго вытянул из кармана тяжелую перевязь, повесил через плечо и поправил на бедре. Венецианский офицер, ступающий на борт иностранного судна, обязан носить такую перевязь. Она превращала оскорбление, нанесенное офицеру, в оскорбление города. А оскорбление города есть оскорбление герцога.

Это упрощало работу.

— Сто, — продолжал Темучин.

— Пошли.

Весла толкнули лодку вперед, борт «Куайи» надвинулся и внезапно навис над люггером, будто угрожая раздавить его. Якорный канат, гудящий от напряжения, тянулся вверх. Там они и высадятся.

— Я пойду первым.

— Старший…

— Ты меня слышал.

Даже Темучин, поклявшийся защищать Родриго, не собирался оспаривать приказы, данные на поле боя. Когда капитан добрался до палубы, один из его людей со второго люггера уже стоял над мертвым мамлюком.

— Чисто сработано, — произнес Родриго.

Он подал знак, и остальные полезли на палубу.

— Хорошо, — сказал Темучин приглушенным голосом. — Ты и ты — к тому грузовому люку, ты — вон к той двери… Эй, ты, почему твой арбалет не заряжен?

— Сейчас, дай мне… — зашипел мужчина, лихорадочно взводя тетиву.

Секунду сержант свирепо глядел на него, но уже в следующее мгновение откуда-то сверху просвистела стрела, и злость сменилась потрясением. Темучин уставился на древко, торчащее из его груди.

— Снасти! — рявкнул Родриго.

Темучин упал на колени, кровь стекала по пальцам, прижатым к груди. Тем временем новый член отряда встал уверенно, вскинул собственный лук и замешкался:

— Живым или мертвым?

— Убей его.

Мужчина пустил стрелу в щель между досками «вороньего гнезда», в пах мамлюку-лучнику. Тот упал на палубу с глухим стуком. Ему следовало стрелять сразу, как только они высадились на борт, или, наоборот, дождаться удачной минуты.

— Лучше бы живым, — на губах Темучина пенилась кровь. — Тогда бы его прикончил один из этих ублюдков, за никчемность. Если мы оставим кого-нибудь в живых. Знаешь, он нам здорово подсобил. А то нас могли отыметь.

— Помогите Темучину встать.

Двое солдат исполнили приказ. Стрела была в ярд длиной, наконечник вышел сзади, у поясницы сержанта. Родриго убедился, что наконечник не отравлен, облегченно вздохнул и, не говоря ни слова, резко отломил оперенный конец.

— Прибинтуй стрелу прямо в ране, — сказал он стражнику.

— Господин…

— Смотри, — дверь приоткрывалась. С полдюжины арбалетов нацелились в ее сторону. — Ждать приказа! — скомандовал Родриго.

Дверь открылась еще немного, потом внезапно начала закрываться и вдруг замерла. Человек за дверью должен понимать, насколько слаба его защита. Окованные болты пройдут насквозь.

— Именем Марко IV, — громко произнес Родриго. — Покажись. Мы ищем сбежавшего стеклодува. У нас есть основания подозревать, что он может быть на борту. Любые попытки помешать нам будут расценены как враждебные действия.

Дверь с гулким ударом захлопнулась.

— Бог мой, — прошептал кто-то из стражников. — Мы его нашли.

Похоже, все именно так. По крайней мере, Родриго на это надеялся. Хотя стеклодув умрет ужасной смертью, его дети и внуки — те, кто еще жив, — избегнут такой участи.

Из-за двери послышались странные слова.

Голос, гортанный и темпераментный, звучал слишком молодо для капитана судна, тем более такой громадины, как «Куайя». Родриго не ответил, и фраза прозвучала вновь. Насколько он мог судить, человек повторял одно и то же, слово в слово. Проблема заключалась в том, что Родриго не имел ни малейшего представления, были ли слова вопросом, заявлением или похвальбой, угрозой сражаться до смерти.

— Кто-нибудь понял?

Новичок кивнул.

— Как тебя называют?

«Бато» звучало как прозвище.

— Скажи ему, я ищу стеклодува. Мы думаем, он мог пробраться на судно.

Несколько фраз, затем Бато повернулся:

— У них его нет.

— На каком языке он говорит?

— На тюркском. Хороший тюркский. Официальный. Очень правильный.

— Скажи, я начальник Доганы и собираюсь обыскать его судно. Если его слова — правда, он сможет дождаться окончания карантина или уплыть с завтрашним приливом. Мы сочтем его мертвеца и раны нашего сержанта платой за непонимание.

Прозвучавший ответ был намного спокойнее.