Книга Сага о Щупсах - Том Шарп

— Да понятно.

— Тебе понятно, что с тобой? — спросил Альберт почти сочувственно. Похоже, смертным одром тут попахивает.

— Да, — сказал Хорэс. — Еще как.

— Не сифак ведь, а? — уточнил Альберт. В уме у него носились довольно мерзкие картинки.

— Сифак? — переспросил Хорэс, в уме которого ничего такого не носилось.

— Ну, типа. Застарелый третичный. Сифилис или гонорея.

— Нет, конечно, — возмутился Хорэс, воспрянув из недуга. — Хорошо же ты обо мне думаешь!

— Ладно, ладно. Экий ты сразу важный. Я просто спросил. Со всяким бывает.

— Не со мной, — сказал Хорэс и осел на подушки, лишь слегка успокоившись.

Следующее замечание Альберта Понтсона облегчения не принесло.

— Я просто говорю, что с таким видом, как у тебя, самое время договариваться с годным гробовщиком. Я видал людей бодрее, когда их отключали от аппаратуры.

Хорэс вперил в него ядовитый взор.

— Спасибо тебе большущее, — сказал он. — Уж так ты меня утешил, слов нет. Знаешь, если ты не против, и я тебе буду очень признателен: иди-ка ты вниз и дай мне отдохнуть.

Но Альберта за здорово живешь с места не сдвинешь.

— Не могу, — сказал он. — Вера хочет знать, что, типа, вообще происходит. Встаешь ни свет ни заря, приходишь поздно, смердишь бухлом — у тебя, что ли, шуры-муры на стороне или как?

— Шуры-муры? В каком смысле?

— Пассия, роман. Ну, типа, краля.

— Можешь спуститься и сообщить ей, что такого у меня нету, — сказал Хорэс. — Ничего подобного.

Альберт посмотрел на него с сомнением:

— Ну ладно, верю, хотя миллионы бы не поверили. Это же не злокачественная, правда?

— Нет. Ничего физического. Все гораздо хуже.

Он умолк. Альберт Понтсон был не из тех, кому Хорэс желал бы довериться. Когда дело касается понимания проблем, возникающих, когда у тебя сын вроде Эсмонда, который снует по углам и выглядит точь-в-точь как ты и ведет себя так же, Альберт — не помощник. Человек, направо и налево раздающий барабаны племянникам, которым медведь ухо отдавил, явно лишен всякой чуткости.

С другой стороны, Хорэсу не хватало пороха объясниться с Верой. Ее смесь обожествления Эсмонда с чудовищной сентиментальностью, что Хорэс уже начал считать формой садизма или, по меньшей мере, насилия, сводила на нет любые объяснения. Что угодно будет лучше отвратительной сцены, последующей за любым намеком на то, что Хорэс не выносит вида собственного сына. Альберт же достаточно боялся сестры, чтобы понять Хорэса. И Хорэс принял внезапное решение.

— Это все Эсмонд. Вот что со мной происходит. Он творит кошмарные вещи с моей психикой.

Альберт Понтсон попытался осознать сказанное. Работая с машинами, сменившими хозяина, он имел некие представления о психологии, но психика оказалась для него новым понятием.

— Это ты про барабаны? Ага, Вера мне говорила, но…

— Да не барабаны, — сказал Хорэс. — И не уроки фортепиано. Эсмонд сам… — Он горестно вздохнул. — У тебя нет семьи, тебе невдомек.

— Нет, нас с Белиндой Бог не благословил детками, — сказал Альберт напряженно. Очевидно, это было больное место.

— Благословил? Благословил? Да ты не понимаешь, как тебе повезло.

— Я бы так не сказал. То есть, мы столько лет пытаемся. Что-то там не то у Белинды с нутром, потому что верняк это не из-за меня… Ну да ладно, что у тебя с Эсмондом? По мне, так нормальный, ладный парень.

Хорэс мгновенно забыл о похмелье. Ему и в голову не приходило, что кто-то может считать Эсмонда нормальным, ладным чем угодно, а уж «парень» и подавно звучало подозрительно.

— Что ты болтаешь? — сказал он. — Никакой он не нормальный, и уж точно не ладный. Он вылитый я в свои годы, а такого и самому лютому врагу не пожелаешь. Я не выношу его и не хочу больше смотреть на его жалкую физиономию.

Альберт Понтсон вытаращился на Хорэса и постарался постичь это невероятное заявление. Свояка он никогда не считал хоть сколько-нибудь симпатичным и ни на секунду не понимал, зачем Вера вышла за него замуж, но разделял сестрину сентиментальность и приверженность самым посконным семейным ценностям. В его мире отцы обязаны любить сыновей или хотя бы ими гордиться. То же касалось кошек и собак. Ты их любишь, потому что они — твои. Разглагольствовать о том, что терпеть не можешь собственного сына, — не просто некрасиво, это неестественно.

— Некрасиво так говорить, Хорэс, — произнес он наконец. — Совсем некрасиво. Эсмонд твой сын. Он похож на тебя, и это правильно и хорошо. Было бы чертовски странно, если б нет. В смысле, если б у меня был сын и он бы походил на кого-то другого, мне бы это не понравилось — я часто отлучаюсь из дома, ну, ты меня понимаешь?

Хорэс подумал, что понимает, но придержал язык. К нему приближалась замечательная идея. Она требовала помощи шурина, но — невольной. Надо действовать очень осторожно. Хорэс Ушли обратился к своему банковскому опыту. Долгие годы он разводил клиентов, которым совсем не требовалось увеличения кредитов, на увеличение этих кредитов, при этом отказывая нуждавшимся малым предпринимателям.

— Что ж, согласен, нехорошо я себя веду. Все понимаю, но ничего не могу поделать. Он все время болтается рядом, имитирует меня. Словно… словно у меня доппельгангер.

— Доппельгангер? — переспросил Альберт, у которого с этим словом были такие же проблемы, как и с «психикой», — возможно, по естественной причине: мысль его редко простиралась за пределы мира купли-продажи машин. И он точно не слыхал, чтоб кого-нибудь звали доппельгангером.

— Двойник — тот, кто всегда с тобой, ведет себя, как ты, от него невозможно отделаться, — объяснил Хорэс. Выдержал паузу и добавил, зловеще блестя глазами: — Только убить.

— Вот это да, — сказал Альберт, встревожившись не на шутку. Хорэс явно тронулся умом. — Ты что, хочешь убить его?

— Не хочу. Вынужден. Ты представить себе не можешь, каково это — насильно быть рядом с человеком, один в один похожим на тебя, но другим. Если б он куда-нибудь делся, хоть ненадолго, мне было бы гораздо спокойнее. Негоже все время жить с кошмарным желанием убить родного сына. Мне еще и о Вере надо помнить. Я бы бросил работу и уехал куда-нибудь сам, но кто о ней тогда позаботится, кто ее обеспечит? Она такая замечательная жена, что я не хочу никак ее огорчать.

Альберт Понтсон обдумал сказанное, но тягу Хорэса убить собственного отпрыска понять не сумел. «Огорчать» — это мягко сказано. Верина реакция будет куда страшнее. Сэлхёрст-роуд, 143, войдет в анналы британской криминальной истории наравне с Риллингтон-плейс[8]и другими жуткими домами. «Пользованным авто Понтсона» тоже лучше от этого не будет.