Книга Фемида "особого совещания" - Иосиф Шадыро

сопротивляться и звать на помощь. Тогда его схватили и бросили в кипящий котел. Двоих уголовников приговорили к расстрелу, троим добавили по 10 лет к старым срокам.

Зная все это, я от работы на кухне отказался. Тогда Середа тут же дал указание помощнику по труду перевести меня к штрафникам, на платформу-вертушку. Бригада штрафников работала почти без отдыха. Разгружали гравий днем и ночью. Бытовые условия штрафной бригады были гораздо хуже, чем в бригаде Синицына. Здесь было много блатных, сам бригадир — вор сученый.

В мае 1940 года всю нашу колонну погрузили в вагоны со всем имуществом и с охраной. И вновь я оказался в одном вагоне с Синицыным. Куда нас везут, никто не знал. Мы лишь догадывались по оборудованию вагонов, что этап долгий: на люках были капитальные решетки.

Ехали больше месяца. Лето было очень жаркое. В вагоне стояла невыносимая духота. А в нем — 40 человек и никакой вентиляции. Сплошь обмороки, болезни, многие умирали.

Мучила неизвестность. Куда везут? Какой удел ждет?

«...И вид парохода угрюмый»

Обессилевшие, измученные приехали в Архангельск. Очередная пересылке. На этот раз самая большая — тут было собрано 75 тысяч заключенных для последующей отправки на Крайний Север, в Печору и Воркуту.

Прошло некоторое время, и нас стали грузить на пароход «Степан Халтурин». Я обрадовался, что опять попал в группу Синицына.

Пароход, по не известной нам причине, долго не отчаливал. Наконец поплыли

На палубе «законники» затянули свою коронную песню:

Я помню тот северный порт,

И вид парохода угрюмый,

Как шли мы по трапу на борт,

В холодные мрачные трюмы...

В Баренцевом море попали в шторм, была сильная качка. Говорили, что «бол­тало» на 7 баллов.

Разгрузили в устье Печоры, загнали на пересылку в Нарьян-Мар. Погода стояла холодная. И была та самая пора, когда в этих краях не бывает ночей. Мош­ка и комары буквально загрызали. Жили в палатках с двухъярусными нарами. Вместо дорожных сухарей выдали хлеб. Соскучившись по нему, я за один присест съел всю дневную пайку.

В конце июля мой друг Степан Синицын тяжело заболел, и его положили в стационар. Это, я знал, грозило нам расставанием и, возможно, навсегда. Степану было 45 лет, белорус, из Витебска. До ареста работал в гараже автомехани­ком. Как-то в присутствии двух своих работников сказал: «Хоть и говорят, что Сталин великий, но на самом деле он невысокого роста». За это и осудили.

Когда объявили сбор, я побежал в стационар — проститься с Синицыным. «Дежурный лепила», так мы называли медработников, провел меня до койки больного. Температура у него была высокая. Торопливо поцеловал друга и ушел.

Под конвоем погрузили на баржи. Плыли очень медленно. Катера с трудом тащили наши баржи вверх по Печоре.

В пути многие стали болеть куриной слепотой. Эта болезнь связана с недостат­ком в организме витамина А. Мы же считали, что она от недостатка соли.

Середа и Вилигоцкий

К середине августа 1940 года добрались до пристани Канин. Плавание наше закончилось. Впереди ждали новые испытания.

Километрах в трех-четырех от пристани, среди леса, нам предстояло самим строить свою колонию. В первую очередь надо было огородить зону, срубить контору, построить жилье для охраны и потом уже — бараки для себя.

Спали под открытым небом, у костров. Дым костров помогал спасаться от сонмища комаров. На наше счастье, август был сухим и теплым. Обилие ягод хоть в малой степени компенсировало хронический недостаток витаминов в ор­ганизме.

Помощник начальника колонии по труду снял меня со стройки и послал на пе­карню. Но работать здесь долго не пришлось. Начальник колонны, все тот же Середа, как только узнал, что я в пекарне, пошел в особый отдел и наговорил на меня всякой чуши: что я отказчик, организатор групповых побегов на Дальнем Востоке, ярый антисоветчик. Меня тут же опять перевели в бригаду, которая ра­ботала под конвоем в карьере. Грузили лопатами песок в автомашины для отсып­ки трассы через болото. Работа была очень тяжелая, норма высокая — выполнить просто невозможно. Горбушка хлеба не выходила. Надо было что-то предпринимать.

Решил не выходить в карьер. Пять дней не работал, сидел на трехстах грам­мов хлеба и тарелке баланды. За отказ от работы отправили бы в изолятор, но его еще не построили.

Однажды около кухни, где доходяги кололи дрова, я схватил топор, спрятал его под бушлат и пошел в контору. Открыв дверь кабинета начальника колонны, выхватил топор и замахнулся на Середу. Тот с криком шмыгнул под стол. Уда­ром топора я отрубил угол стола, под которым сидел мой мучитель. Убивать я этого гада не собирался (а следовало бы), но припугнуть было надо. Я знал, что после этого меня отправят в другую колонну, и только таким образом я избавлюсь от Середы.

Так и вышло. Отправили в штрафную колонну № 18. Могли наказать и более сурово, но, видимо, мне зачли хорошую работу в Тайшетлаге. Колонна № 18 насы­пала один из участков будущей трассы через Печорские болота.

От Воркуты до станции Кожва — 462 километра, и на каждом километре работала своя колонна, по 500-700 заключенных. Было задание построить эту железную дорогу за один год. Комиссия следовала за комиссией. В нашу колонну стал поступать новый контингент — поляки из Западной Белоруссии и Западной Украины. Всю блатняцкую шпану куда-то убрали. Прибыл новый начальник ко­лонны. Улучшилось питание, построили баню.

Как-то меня вызвал к себе начальник колонны капитан Вилигоцкий Николай Иванович. Он сказал, чтобы я шел работать на кухню старшим поваром. Повара, предупредил, там случайные, столовая работает плохо. Надо поправить дело.

На довольствии числилось 450 человек. Ожидалось и новое пополнение, для которого спешно строились бараки.

Кухню пришлось полностью переоборудовать. Одновременно я воспользовался данным мне Вилигоцким правом составить заявку на недостающий инвентарь, обновил штат работников столовой. Увлекшись новым делом, порой даже забывал о своем заключении. Приятно было работать под командой энергичного и, что главное, человечного начальника.

На колонну каждый день прибывали заключенные. На довольствии уже стояло 700 человек. Работы становилось все больше, но я получал от нее моральное удовлетворение, чувствовал понимание и постоянную поддержку. Я уже не говорю о том, что, наконец, был сыт.

В мае 1941 года Вилигоцкого вызвали в Абиз — поселок, построенный заклю­ченными. Там, в управлении, он получил неожиданное назначение — закончить организацию нового совхоза на реке Сенью. От нашей колонны это примерно в ста километрах.

Перед отъездом Николай Иванович сказал, что заберет меня к себе в совхоз.

Долго