Книга Мама, папа, я и Перестройка - Марципана Конфитюр

о машине.

– О машине само собой, – усмехнулся дед. – Кто ж о ней не мечтает-то?

– А очередь за ней ты уже занял? – спросил я.

– А как же! Полгода назад.

– А как думаешь, когда она дойдёт?

– Ну, к концу следующего года, наверное. А может, уже в девяносто первом. Или даже в девяносто втором. А что? – Спросил дед.

– Да я так. Скажи, а раньше может?

– Раньше вряд ли.

– А вдруг она дойдёт, например, уже в январе?

– Нет, Андрюша, в январе она ещё не дойдёт. Так быстро не бывает. К тому же, ещё денег накопить надо. А к январю мы с бабулей ещё не накопим. Знаешь, сколько машина-то стоит?

– Сто тыщ!

– Нет, не сто. Восемь тысяч – «Москвич». У нас только пять с половиной пока. Это, Андрюша, большие деньги, но надо ещё подкопить. Пока рано.

– А если не «Москвич», а что попроще? «Запорожец»?

-- Ну зачем нам «Запорожец»? Мы с бабушкой работали всю жизнь не для того, чтобы в старости ездить на «Запорожце»! Нет, Андрюша, мы уж лучше подождём. Знаешь, в серьёзных делах лучше не торопиться! Не брать, что попало! Уж пока пешком походим, а потом...

– А если не получится потом?

– Ну что ты говоришь? Как «не получится»? Что может этому помешать?

– Ну мало ли... Случится что-нибудь...

– Ничего не случится, Андрюша. Не переживай. Знаешь, плохие сны бывают у всех. Но если такой сон рассказать, то он уже не сбудется, знаешь?

– Ясно... Дед, а если бы прямо завтра кто-нибудь предложил купить машину? Ну, допустим, не такую, как ты хочешь, но дешевле...

– Ну что ты заладил одно и то же?! – Дед начал злиться. – Никто мне не предложит, не выдумывай. Я занял очередь на «Москвич», значит, его я и жду. Вот и всё.

Я решил не доставать его вопросами, а просто пообещал, что, если найду ещё одну двухкопеечную монетку в земле или, например, в песочнице, то добавлю к его накоплениям, а не стану просаживать на телефонные разговоры. Потом трубку опять взяла бабка:

– Андрюша! Я чуть не забыла! Передай маме: в воскресенье по телевизору будет выступать один очень интересный человек! Как Чумак, только лучше! Врач-психотерапевт! Целитель из Киева! Если посмотреть его выступление, то у твоей маме может рассосаться рубец от аппендицита! В девять-сорок вечера по первой! Ты запомнил?

– Угу, – сказал я, очень сильно подозревая, что уже знаю, что за «врач» это такой.

После этого мы распрощались и пошли вместе с папой домой.

***

По дороге обратно я, уже немного пообвыкнувшийся в новом теле и новой реальности, подмечал всё новые и новые детали окружающего меня мира. Любопытно было, например, как мало машин стояло во дворах и как странно выглядело то, что они были субъективно старинными для меня и при этом объективно новыми сами по себе. Если в привычном мне мире бесконечные ряды чёрно-серых автомобилей всегда были тем, что загромождает двор и мешает по нему перемешаться, то здесь редкие коробочки красных, жёлтых, зелёных и синих легковушек были скорее украшениями, приятными цветовыми акцентами в сером пейзаже.

Ещё повсюду почему-то было голубятни. Я не знал, зачем советской власти нужно столько голубей. Спросил даже у папы – он не знал. Тем не менее, факт остался фактом: эти синие и зелёные кубы на ножках были практически в каждом дворе. По дороге из детского сада я насчитал четыре штуки.

Очень непривычно выглядели и не закрывающиеся на замок подъезды. В наш, к примеру, вела обычная деревянная дверь с висевшим на ней объявлением «Меняю 5 стиральных машин «Малютка» на одну пишущую». В том, как колыхались на ветру множество хвостиков с телефонами этого объявления, было что-то очень трогательное, очень мимолётное и очень одинокое. Если бы я был каким-нибудь писателем-пошляком, то непременно сморозил бы что-нибудь наподобие: «язычки объявления, как руки, махали, прощаясь с уходящей эпохой».

Внутри подъезда было много облупленной голубой краски, много подпалин от спичек на стенах и потолке, много толстой дерматиновой обивки на дверях. На стене напротив первого пролёта было написано «Света я тебя люблю ты самая лучшая». Почтовые ящики тоже ещё не закрывались на замки: некоторые из них просто висели распахнутыми настежь. В большинстве этих открытых ящиков, а также в тех, что были закрыты, но позволяли понять, что внутри, благодаря нескольким дыркам в нижней части, лежал один и тот же экземпляр журнала. Не знаю, что за журнал такой: назывался он «Семена» или как-то так. Но вместо семян на обложке был изображён советский воин-интернационалист в зелёном бушлате, закрывший лицо руками и будто плачущий. От вида целого взвода этих солдат, плачущих из почтовых ящиков, мне стало малость не по себе.

Впрочем, папу это зрелище совсем не впечатлило. Он просто взял свой журнал, и мы двинулись к лифту.

2.10

Дома после ужина родители уселись смотреть телевизор, а я потребовал принадлежности для рисования и уединённо разместился с ними за кухонным столом. Половина тонкого альбома, выданного мне мамой, оказалась уже изрисована тем, настоящим ребёнком, чьё создание было теперь выдавлено из этого тела моим. Танчики... камазы... иллюстрация к недавно прочитанной сказке... первомайская демонстрация... Работы меня мелкого так вдохновили меня теперешнего, что я взялся малевать про сегодняшний день в детсаду: сперва думал, что делаю это, чтобы меня не разоблачили, но потом так увлёкся процессом, что с ужасом поймал себя на том, что детский мозг, кажется, снова пытается взять верх над моим взрослым сознанием. А что, если со временем я окончательно растворюсь в этом шестилетке, забуду всё, что знал про XXI век и свою взрослость?.. С одной стороны, это, конечно, будет неплохо: стану хоть своим среди детсадовцев и больше претворятся не придётся... С другой же, получится, что я буду обречён снова и снова повторять