Книга Новейшая история еврейского народа. От французской революции до наших дней. Том 2 - Семен Маркович Дубнов

единства рассеянного народа. Прежнее замкнутое, обособленное существование диаспоры не было результатом свободного выбора, а навязывалось извне, отвержением и гнетом со стороны окружающих. То «корпоративное» устройство евреев, которое теперь еще кое-где сохранилось, есть плод бесправия и гнета, «гнилое пятно еврейской жизни». И «в этом именно жалком пережитке, — воскли­цает Риссер, — лежит будто бы начало сохранения «удивительной» жизненной силы иудейства!» Нет, мы в диаспоре никогда не отстаи­вали своей национальности. «Борьба, возложенная на нас судьбою, никогда не была борьбою нации с нацией, а борьбою угнетенной религии с фанатизмом, свободы духа с насилием, человечности и нравственности с варварством». Правительство заботится о сохра­нении еврейской национальности; но почему же оно не заботится о сохранении польской национальности, а напротив — борется с нею? Потому что поляки — живая нация, представляющая опасность для государственного единства; с евреями же, бессильною тенью нации, можно беззаботно играть. Нам говорят, что не будут поощрять на­шей амальгамации с немцами, — хорошо: не поощряйте, но не ме­шайте ей! «Иногда мне хочется думать, — кончает Риссер, — что весь этот проект есть только испытание, от результата которого зависит признание зрелости евреев для вступления в государственный союз в качестве полноправных граждан. Если так, то надо признать, что прусские евреи выдержали этот экзамен».

Так решал национальную проблему еврейства лучший еврейс­кий публицист того времени, вождь освободительного движения. Он поставил вверх дном весь исторический процесс. Если бы Риссер глуб­же вдумался в еврейскую историю, он постиг бы ту истину, что не национальность была оболочкою (или «телом») для религии, как думал он, а, наоборот, — религиозная практика, обрядовая дисцип­лина была оболочкою для сохранения ядра: автономной нации. Он понял бы, что глубокая потребность национальной души выража­лась в том «корпоративном» строе, который Риссеру казался «пят­ном еврейской жизни», чем-то навязанным извне. Поколение Риссера не мыслило «национальности» без государственной и территори­альной оболочек, а потому растворение евреев в германской нации при современном гражданском строе считало уже совершившимся фактом: оно не считалось с проблемою сосуществования различных наций в одном государственном союзе. Этим объясняется, почему король Пруссии и король еврейской публицистики спорили не об идее, а только о факте: один утверждал, что евреи — нация, а потому не могут быть полноправными в немецко-христианском государстве; другой возражал, что евреи не нация, а лишь религиозная группа в составе германской нации и, следовательно, равноценный элемент германского государства. Один верно отметил факт, но сделал из него ненадлежащий вывод; другой из мнимого факта сделал правильный вывод. Трагизм истории сказался в том, что ратоборец еврейства должен был, ради защиты его интересов, исходить из ложного понимания его исторической эволюции.

§ 6. Предвестники эмансипации: резолюции прусских ландтагов и закон 1847 года

Заметный поворот в сторону эмансипации произошел в общественном мнении Пруссии к концу описываемой эпохи (1843— 1847 гг.). Этот поворот, связанный с освободительным движением накануне мартовской революции, замечался и в политической литературе, и в областных ландтагах. Знамением времени было то, что тот самый чиновник Штрекфус, который в 1833 г. вдохновлял правительство своим проектом деления евреев на достойных и недостойных гражданства, публично отрекся от этого взгляда в 1843 г., в своей «Второй книге об отношениях евреев к христианским государствам», где он заявил себя сторонником равноправия. Новым духом повеяло в немецкой прессе, имевшей тогда сильное влияние на общественное мнение. В газетах, журналах и Flugschriften вопрос эмансипации обсуждался с разных точек зрения, как вопрос актуальный, стоящий на очереди. Трактат известного левого гегельянца Бруно Бауэра «Die Judenfrage» (1842—1843), направленный одновременно против идеи христианского государства и национального иудейства, вызвал горячую полемику, в которую вмешался и юный Карл Маркс (дальше, § 15). Большая часть публицистов ратовала за полную эмансипацию евреев.

Знаменательно было отношение к еврейскому вопросу со стороны ландтагов некоторых областей Пруссии, прежних гнезд дворянско-мещанской реакции, ставших теперь очагами либерализма. Движение началось в рейнской провинции, где эмансипированные при французском владычестве евреи стонали под гнетом суспенсивного наполеоновского декрета, возобновленного прусским правительством в 1818 г. (выше, § 4). От еврейских общин и ряда городских магистратов (Кельн, Бонн, Дюссельдорф и др.) поступали в рейнский ландтаг петиции об отмене временного декрета, превращенного в постоянный, и о восстановлении равноправия. Летом 1843 г. заседавший в Дюссельдорфе ландтаг выслушал доклад своей комиссии, в котором требование равноправия мотивировалось исторически: «Евреи на Рейне не были чужаками с тех пор, как наши предки освободили его берега от римского ига и утвердили там свое господство». В последовавших затем дебатах представители городов высказались за равноправие и только часть депутатов от дворянства (Ritterschaft) возражала против допущения «чужой национальности» в состав государственных граждан. Большинством 68 голосов против пяти была принята резолюция об отмене суспенсивного декрета; общая же резолюция о равноправии была принята большинством 53 голосов против 19 в следующей форме: просить короля об «устранении всех препятствий к полному уравнению евреев в гражданском и политическом отношении с христианскими подданными» (16 июля). Этот первый голос провинциального немецкого парламента в пользу равноправия вызвал восторг среди евреев всей Пруссии; в благодарственных адресах ландтагу изливались эти чувства и чаяния. Так как центральное правительство не вняло голосу рейнского ландтага, то к следующей сессии его, в начале 1845 г., возобновилась агитация. Бюргерство города Кельна послало ландтагу петицию, прося его «еще раз громко поднять свой голос в защиту священных интересов человечества, угнетаемого в лице евреев, в защиту свободы и гуманности, возобновить перед королем ходатайство о полном политическом и гражданском уравнении евреев и просить о скорейшем милостивом удовлетворении». Рейнский ландтаг подтвердил прежнюю свою резолюцию (принята большинством голосов: 56 против 16). Прусское правительство наконец уступило наполовину: королевским приказом «позорный декрет» для рейнских провинций был отменен (март 1845).

В это же время выступил с резолюцией по еврейскому вопросу и ландтаг коренных прусских земель, который также штурмовался петициями евреев и их христианских заступников. Резолюция гласила: просить короля о распространении эдикта 1812 года на всю Пруссию (т. е. и на новые ее провинции, присоединенные в 1815 г.), допустить евреев к академическим и всяким государственным должностям и дать еврейским общинам права корпораций. В резолюции не говорилось о необходимости допущения еврейского представительства в ландтагах, но и то, что в ней было, превосходило меру прусского либерализма. Сходную резолюцию принял, после упоркого сопротивления со стороны адептов «христианского государ­ства», и бранденбургский ландтаг. С различными оговорками такие же резолюции в пользу равноправия приняли ландтаги Силезии и Познани. В большинстве резолюций указывалось на быстрый куль­турный рост еврейства, несовместимый с гражданским бесправием.