Книга Потопленная «Чайка» - Ордэ Соломонович Дгебуадзе

даже вы бывали у нас совсем еще маленькой девчушкой.

— Значит, мы родственники...

— Наши отцы — я помню это совершенно точно — были двоюродными братьями, — убежденно сказал я.

— Боже мой! — тихо воскликнула женщина. Лицо ее светилось радостью, но уже через мгновение туман набежал на него и только улыбка оставалась на губах. Вот уже краска отлила и от губ. Освещенная светом ночника, Елена казалась бледной, как привидение.

— Как мама? Она еще жива? Где вы сейчас живете? — забросал я ее вопросами.

— Ничего... Мама хорошо... Мы живем в Тбилиси. Одни, совсем одни. Без друзей, без родственников. — Елена отвечала отрывисто, рассеянно, думая о чем-то другом. Она снова легла на подушку, так осторожно, будто боялась потревожить свежую рану. — Эх, если бы мы все время были вместе, не расставались... — Она хотела еще что-то добавить, но так и не сказала ничего. После долгого молчания она снова взглянула на меня: —Прости, но я так и не знаю твоего имени.

Первая часть задуманного мною плана блестяще удалась. Елена признала меня родственником и даже перешла на «ты».

— А я до сих пор помню, как мой отец говорил, что у Федора красавица дочка Елена, — усмехнулся я.

— Ты запомнил мое имя... — Голос женщины звучал тоскливо и грустно. Даже радостная встреча с родственником — а я не сомневался, что она окончательно признала меня родственником, — не заставила ее забыть о чем-то, что беспокоило и тревожило ее.

В ту ночь мы проговорили до утра.

Я представился ей как юрисконсульт «Тбилторга» и сказал, что направляюсь в Харьков по арбитражным делам с нашим кредитором «Харьковторгом». Я рассказал новой «родственнице» о своей жизни, упомянул о таких подробностях, о которых говорят только с близкими людьми.

Елена постепенно прониклась ко мне доверием. Она поведала о своем горьком житье-бытье. Я не сомневался в искренности ее рассказа до того момента, пока она не сказала, что ее муж Петр Таманов умер.

— И вот теперь мы с мамой совсем одни, никого у нас нет из близких... Эх, будь мы знакомы раньше, — она замолчала, повернувшись к окну.

— Когда умер Таманов?

— Пять лет назад, — ответила она, поколебавшись, и, очевидно, чтобы скрыть смущение, сама спросила: — А ты женат?

— Женат, — ответил я: — Сколько лет было твоему мужу, когда он умер?

— Двадцать пять.

— Двадцать пять!.. Такой молодой... Отчего же он умер?

— Ах, это было такое несчастье! Его убили. — Она вздохнула горько и повернулась лицом к стене.

— Убили? — воскликнул я удивленно. — Кто? Почему?

— Прошу, не спрашивай меня ни о чем. Только лучше бы и меня убили вместе с ним!

Паровоз отрывисто загудел, — видно, мы подъезжали к какой-то станции.

Перебирая в памяти все услышанное, я признавался себе в том, что и впрямь стал воспринимать эту женщину как близкую. Ее горести по-настоящему трогали меня. Наверное, та нотка искреннего страдания, которая слышалась в ее голосе, заставила меня увидеть в ней человека глубоко несчастного, которого еще можно вернуть к настоящей жизни.

За сегодняшние сутки нам удалось сделать больше, чем можно было ожидать. Если так пойдет дальше... Я молча завернулся в одеяло и уткнулся лицом в подушку.

На следующее утро я первым долгом зашел в купе проводника и на всякий случай заготовил себе удостоверение личности и командировочный бланк на имя Сандро Георгиевича Миндиашвили.

Когда я вернулся в свое купе, Раиса уже поднялась. Она встретила меня приветливо, как встречают близких и дорогих родственников. Попросив меня снять с багажной полки чемодан, она достала и разложила на столике домашнее печенье, мед, масло и пригласила меня разделить с ней завтрак.

Раиса казалась веселой и беззаботной, но я все же чувствовал, что в глубине души она тщательно прячет от посторонних глаз свое горе.

Я решил не расспрашивать больше о ее муже и семье, чтобы убедить, что вчерашний разговор не представлял для меня особого интереса и я выкинул его из головы. Не задавал вопросов и о цели ее поездки.

Пиртахия постучался к нам, когда дело шло уже к полудню, и пригласил в вагон-ресторан. Узнав, что мы оказались с Раисой родственниками и уже позавтракали, так сказать «по-домашнему», он совершенно серьезно разобиделся.

— Если бы не я, вы так и пропутешествовали бы до самого Харькова, не сказав друг другу ни слова. Я, можно сказать, породнил вас, а вы отметили это событие без меня! — Он нахмурился и взялся за ручку двери, чтобы уйти. Я удержал его, силком усадил, начал успокаивать.

Мнимый «Цхакая», которому в нашей инсценировке досталась роль члена Верховного суда, постепенно позволил себя уломать. Только с одним условием: чтобы хоть я, если уж Раиса так наотрез отказывается, составил ему компанию и пошел в вагон-ресторан. Мне пришлось согласиться...

...За столиком ресторана мы наконец смогли обо всем переговорить, сверить свои наблюдения, наметить совместный план действий. Решили, что прежде всего надо постараться осмотреть чемодан Раисы. Потому что — кто знает? — может, грабители оказались хитрее и предусмотрительнее, чем мы думали, и сообщница понадобилась им лишь для того, чтобы запутать след.

— Почему бы не подстраховаться на всякий случай, — сказал оперуполномоченный.

— Не зря старики говорили: потеряв топор, прежде всего поищи его у себя за поясом, — согласился я. План действий составить было несложно. Я предложил:

— Когда мы вернемся, ты притворись, что у тебя схватило живот. Отравился, допустим, или еще что... Я побегу за врачом, принесу лекарство, в общем — все, что в таких случаях полагается. Потом тебе станет лучше. Но когда мы с Раисой пойдем обедать, ты, конечно, вынужден будешь остаться в купе. Только помни, обыщешь чемодан так, чтобы ни одна вещь с места не сдвинулась!

Владимир смотрел прямо перед собой с таким видом, словно все, что я говорил, было ему известно давным-давно и он заранее со всем согласен. Со стороны никто не мог бы догадаться, что наш разговор имеет хоть сколько-нибудь серьезное значение.

...Все вышло как нельзя лучше. Я и Раиса долго сидели в ресторане. Традиционная медлительность и нерасторопность официантки на этот раз не сердили меня. Раиса старалась казаться беззаботной и благодушной, но я видел, что она нервничает и даже не всегда может скрыть это. То замрет, глядя в одну точку и не видя ничего кругом, то задумается о