Книга Творцы грядущего - Алекс Бонд

Мы вне себя от ярости и досады, но, наконец, слышим в телефон голос вернувшегося с ужина доктора.

– Алло, молодые люди! Как дела? Можете теперь выходить.

– Господин доктор, – Билл задыхается от бешенства, – это уже чересчур. Нехорошо с нами так обращаться. Выпустите, прошу вас, нас сейчас же!

– Не волнуйтесь, – отвечает спокойно доктор. – Пять минут тому назад начал выходить воздух. Это вовсе не шутка. Я говорил вам, когда вы входили, чем больше вы просидите, что тем лучше будет для вас. Сидите спокойно. Пройдет час, пока уменьшится давление воздуха. На этот раз я не шучу.

– Час?

– Да.

– Целый час?

– Пятьдесят пять минут, если вам так хочется. Только сидите спокойно, волнение вредно. Я приду вас навестить, если вы будете себя хорошо вести.

Через минуту доктор уже вошел в первое отделение, и мы услышали свист воздуха. Скоро открылась дверь перегородки, и мы поспешили выскочить в наружное отделение изолятора. Доктор стал занимать нас разговорами о кессонной болезни и ее причинах. Кислород сжатого воздуха не вредит нашей крови, но насильственно введенный азот собирается пузырьками в крови. При вскрытии одного умершего от кессонной болезни нашли его всю кровь заполненной пузырьками азота.

За разговорами с доктором время прошло незаметно, давление воздуха так постепенно уменьшалось, что мы этого совсем не ощущали, а потому как-то неожиданно для нас по истечении часа доктор открыл дверь и выпустил нас.

– Я голоден, как волк! – говорит Билл. – Уже пробило семь. Идем, Джим, скорее в ресторан!

– Если с вами случится второй припадок, – напутствует нас доктор, – не медля ни минуты, приходите сюда.

Вечером явился Ватсон с номером «Вечернего Обозрения» и с гордостью показал нам статью в три столбца о пожаре в кессоне. Описание поступка Дэнни Рока было великолепно. Никто не мог предположить столько мужества в простом землекопе; он бросился в огонь, не щадя своей жизни. Кое-какие факты в этом рассказе были искажены, но вообще написано было хорошо и производило впечатление. Самое плохое было то, что он приплел сюда нас. По его словам, мы были молодые студенты, случайно оказавшиеся во время происшествия в кессоне; мы помогали успокаивать возбужденных землекопов, да, собственно, все несчастье было предотвращено нашим самообладанием, потому что Дэнни Рок действовал по нашему указанию. Затем следовало наше собственное «скромное» описание события.

– Что это значит? – спросил я его. – Мы ничего подобного не рассказывали.

– Ну конечно, конечно, – отвечает репортер. – Но вы мне не раз скажете спасибо за мой отчет. Вас будут знать в городе, и вы получите доступ к тем инженерным работам, которые иначе остались бы для вас недоступными. Я захвачу вас с собой и познакомлю с редактором хроники, а завтра утром с самим «стариком». Уверяю вас, вы уже приобрели имя. Вас знают. Вы станете знаменитостями. Весь город будет говорить о вас.

– Мы не гонимся за славой, – протестует Билл.

– Я понимаю, понимаю, но, наверно, вы ничего не будете иметь против, если люди поговорят о вас немного. Это поможет вам в дальнейшем изучении города. Пользуйтесь, чем можно. Ведь лишь благодаря простой случайности вы попали на постройку Манхэттенского синдиката, благодаря случайной рекомендации в кессон, но так не может продолжаться постоянно. Вам понадобится разрешение от главного бюро, а для этого нужно знакомство с влиятельными инженерами. Раз у вас нет никаких знакомств, вы никуда дальше сторожа не пройдете. Здесь вам окажет помошь «Обозрение». На ваше счастье сейчас затишье, и мы можем вами заняться. Может быть, вы даже получите представительство от «Обозрения» в такие места, которые иначе будут для вас недоступны. Уверяю вас, – продолжал Ватсон, глядя на нас с полным сознанием своего достоинства, – сила прессы неограниченна.

У меня мелькнула мысль, не смог ли бы я давать заметки в «Обозрение» о наших наблюдениях и этим покрывать часть издержек. Я бы чувствовал себя более независимым и менее обязанным Биллу.

– А могли бы оплачиваться какие-нибудь наши заметки?

– О, вы корыстолюбивый человек, – смеется Ватсон, – мы стремимся не только к чистому знанию, но и к чистому золоту. Да, я понимаю, понимаю, – прерывает он наш общий протест. – «Старик» оплатит все, что вы ему пришлете. Как большинство издателей, он щедр для новичков, но скуповат по отношению к постоянным сотрудникам. Если он вскоре не повысит мне гонорара, я перейду в «Вечернюю Звезду».

– А все-таки, – прерываю его я, – что подумает о нас Дэнни Рок, когда прочтет в газете эту историю?

– Ну, что за беда. Валите всю вину на меня. Мне все это как с гуся вода. Он в Гудзонском госпитале, чувствует себя отлично. Сегодня после обеда я был у него. Он будет очень рад вас видеть. А теперь, раз я являюсь представителем прессы у вас, расскажите мне все, что вы знаете о кессонной болезни.

– Вам лучше расскажет о ней Билл.

– Но только, если вы будете писать что-нибудь о нас, пожалуйста, дайте нам сначала прочитать вашу статью и убедиться, что все в ней соответствует истине, – уговаривает Билл.

Выудив у нас все относительно кессонной болезни, Ватсон прощается с нами, взяв с нас обещание разыскать его завтра утром в редакции «Обозрения».

– А, кстати, – спрашивает он. – Каков же очередной номер ваших программных исследований в области инженерного искусства?

– У нас нет программы, – отвечает Билл.

– Раз вы занялись кессонными работами, может быть, вы хотите попасть в один из туннелей, которые в настоящее время проводятся под руслом реки?

– О, да, – говорю я, – это тоже входит в наши планы, но меня ничуть не привлекают новые кессонные заболевания.

Эта ночь была самой длинной, какую когда-либо мне приходилось переживать. Возобновились боли в плечах, почти исчезнувшие накануне вечером; правда, они не так сильны, как до лечения, но все же трудно переносимы и не дают ни минуты покоя, как и раньше. О сне не могло быть и речи. Я беспокойно мечусь и не могу дождаться утра. Ночной концерт улицы: звонки трамваев, грохот надземных поездов, стук лошадиных подков об асфальт сводят меня с ума. Завидно было смотреть на спящего Билла. Спал он беспокойно, но, по крайней мере, не чувствовал этой ужасной ломоты. Часы на церковной башне поблизости медленно отбивают полночь. Я пытаюсь отвлечься от болей хоть на минуту, думая о постороннем. Считаю секунды до нового боя часов – пятьдесят семь, пятьдесят восемь, пятьдесят девять, шестьдесят… какая радость! Еще одной минутой меньше до восхода солнца. Снова считаю до шестидесяти… – двадцать восемь раз, двадцать девять, тридцать… Почему часы не бьют половину первого? Может быть, я считал слишком скоро. Начинаю снова – десять, пятнадцать, двадцать раз. Что такое приключилось со старыми часами? Может, они пробили, когда грохотал последний поезд. Встаю, зажигаю спичку. О, небо, нет у тебя жалости! Стрелка показывает двадцать семь минут первого. Бросаюсь на постель и целую вечность дожидаюсь, пока пройдут эти три минуты.