Книга Айдахо - Эмили Раскович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Т-ш-ш, на, глотай, Жужука. Потом обратно в постель.
Но девочка мотает головой. Мальчик, которого она любит, будет ждать ее у школы, и если сегодня она не придет, вдруг тогда он полюбит кого-нибудь другого, Беки К. или Эми Р., а еще она нарисовала рисунок – специально для него…
Отдашь ему завтра. Глотай.
Энн почти видит перед собой этот рисунок для возлюбленного, мягкие карандашные линии и белые кошки…
– Алло. – Клэр.
– Да? – говорит Энн.
– Я нашла вашу книгу.
– И?
– Ее брали в прошлом месяце – и все. Один человек.
– Кто? – не удержавшись, спрашивает Энн.
– Я же вам сказала, фамилии не разглашаются. Я могу вам еще чем-нибудь помочь?
Энн закрывает глаза. Прижимает руку к сердцу, будто хочет его утихомирить.
– А там в конце ничего не нарисовано? В разделе для практики?
– А должно быть? – Но Энн уже слышит шуршание страниц в руках Клэр. – Нет, – говорит Клэр. – Ничего. Пустые листы.
После того как Энн увидела фотографию Уэйда по телевизору, он не появлялся полгода. В последний раз они виделись в начале августа, всего за пару дней до несчастного случая. Несчастного случая? Иногда она ловит себя на том, что в мыслях использует именно это слово. Уж слишком трудно поверить, что это было убийство.
За полгода ее жизнь могла перемениться. Она могла уволиться, влюбиться, переехать в другой штат, а то и в другую страну, и о том, что с ним стало, не ведать ни сном ни духом, разве что изредка вспоминать о нем с той отчужденностью, с какой вспоминают о случайном знакомом, связанном с трагедией.
Но она никуда не уехала. Она была все там же, в кабинете музыки, теперь уже у замерзшего озера, и слушала по вечерам далекие возгласы рыбаков. Она ксерокопировала ноты и читала за столом романы и порой над ними же могла и заснуть.
Она по-прежнему сбрызгивала уксусом клавиши и протирала их белой тряпкой, но когда в новостях звучало его имя, на нее накатывала меланхолия, вымывая из нее все, кроме странного чувства, что эта история как-то связана с ее жизнью – предназначенная ей загадка.
А потом, как-то вечером, в середине февраля, в дверь постучали. На улице сыпал снег, и ветер лихо крутил его в свете одинокого фонаря на парковке. Стоя в полумраке кабинета и щурясь на холодном ветру, она разглядела только, что на пороге перед ней стоит бородатый мужчина в зимней куртке. Он стащил одну из своих громадных перчаток и потянулся, чтобы снять шапку.
– Уэйд. – Она впервые назвала его по имени.
Стоя на морозе, он сказал:
– Я хотел бы возобновить наши уроки, если можно.
Они не упоминали о его немыслимой утрате. Три месяца, один-два раза в неделю, он приходил к ней со своими пестрыми книжками. Он забыл почти все, чему она его учила, но это было неважно. Они начали заново. Разговаривали только об уроках, иногда еще о песнях, которые она разучивала с хором, или о его ножах. Держался он как раньше: весь такой ответственный и официальный, извиняющийся и серьезный. Они не касались ни Дженни, ни Джун, ни Мэй, ни пожизненного срока, который получила Дженни после признания вины. Дома, когда соседки включали телевизор, Энн слышала его голос, полный отчаяния и все же налитый терпением, его краткий призыв о помощи в поисках пропавшей дочери. В новостях всегда крутили одни и те же несколько секунд, снова и снова, даже через полгода после гибели Мэй и исчезновения Джун.
Что делал Уэйд, когда не было уроков? Пытаться представить было как-то вульгарно, все равно что вторгаться в его душу. Сам он ничего не выдавал, даже случайным взглядом. Оба вели себя так, будто все время, что его не было, Энн просидела у себя в кабинете, без телевизора, и в глаза не видела того снимка с ярмарки.
Но она его видела, и не раз. Снимок показывали чаще, чем обращение Уэйда. Когда он появлялся на экране – сначала вся семья, потом крупный план Джун Митчелл, пропавшей дочери, – Энн старалась отвернуться. Странно было смотреть на эту девочку, захваченную внутри мгновения, на эту девочку, которую она не так давно видела у шкафчиков. Что может быть сокровеннее, чем фотография его семьи – какой она была прежде, во всем ее неприкрытом счастье? Энн гадала, кто дал журналистам этот снимок. Порой, когда Уэйд играл на фортепиано, ей хотелось накрыть его руку ладонью и сказать: «Я всегда отворачиваюсь», будто это чего-то стоило.
Но они друг к другу не прикасались. Она дала ему пару новых песен, но в основном он заново разучивал старые. Когда она впервые после его возвращения запела, он был так поражен, будто ему не верилось, что такие вещи еще случаются. Он тогда играл детскую песенку «Символы земли». В книжке были слова для каждого штата. Энн пела про Айдахо.
После этого Уэйд спросил:
– А помните ту песню, которую вы раньше пели? «Сними портрет свой со стены».
– Да, – сказала она, затем осторожно прибавила: – Но она очень грустная.
– Она у вас еще есть?
Альбом нашелся в нижнем ящике стола. Энн раскрыла его на нужной странице, разгладила на коленке и поставила на пюпитр.
– Посмотрим, сколько вы помните.
Эту песню он помнил лучше остальных. Он начал играть, потом остановился:
– Вы разве не будете петь?
– Ну хорошо.
И она запела.
Однажды весной, после занятия, когда Уэйд уже собирался уходить, Энн заметила, что он вертит в руках какой-то предмет, пристально его разглядывая.
– Хм, – произнес он.
– Что такое?
– Да вот пытаюсь вспомнить, откуда у меня в кармане эта штуковина.
В руках у него была солонка.
– О…
Он взглянул на нее с некоторым удивлением. Затем рассмеялся.
– Похоже, я собрался заводить ей машину.
– Вы потеряли ключи?
– В кармане их нет. Там была только солонка.
– Но как-то же вы сюда приехали. Значит, где-то они есть.
– Ну, в куртке их нет.
– Точно?
– Точно.
Повисла пауза. Затем, подпустив в голос серьезности, она кивнула на солонку и произнесла:
– Похоже, придется обойтись солью.
Он хохотнул:
– Да, похоже.
– Попробуем?
Он улыбался. Она деловито набросила шарф и вышла на улицу. Когда они подошли к машине, Уэйд достал из кармана солонку и постучал по ручке дверцы. Затем с улыбкой покачал головой:
