Книга Ночь богов. Гроза над полем - Елизавета Дворецкая

– А чего ты хочешь?

– Хочу мужа знатного, богатого, и приданого, чтоб ему не стыдно было меня в дом взять и большухой назвать. Всю жизнь в челяди живу, хочу в боярынях пожить, сама хочу своей челяди приказывать. Довольно я спину наломала!

В голосе женщины зазвенели гнев, давно копившаяся досада, негодование на судьбу, которая одним дает все – крепкий сильный род, довольство, счастье, а другим только одиночество, бесправие, корки с чужого стола.

– Где же я его возьму? – Замила развела руками. – Боярина хочешь! Какого-нибудь еще мужа найти можно, приданое я тебе раз дала и еще раз дам, не пожалею, но чтобы боярина! Кто же согласится?

– Найдется кто-нибудь. Как станет твой сын князем, а я – княжеской сестрой, и за такую невесту старейшины и бояре передерутся. Обещай, что сделаешь, как я сказала, тогда я тебе помогу.

– А ты сумеешь? – с сомнением спросил Хвалислав. Конечно, избавиться от Лютомера он бы не отказался, но странно было слышать такие вещи от челядинки. На кощуну больше похоже – где младший сын всех старших одолевает.

– Сумею! Или ты думаешь, сокол мой, что я только зубы больные могу заговаривать? Я не то еще могу… – почти прошептала Галица. – Поклянись, что сделаешь меня боярыней знатной, тогда я тебя князем сделаю.

– Все будет, как ты скажешь! – вполголоса воскликнул Хвалислав. – Только помоги.

Он верил ей и не верил, но при взгляде на Галицу ему вдруг стало жутковато. Хвалис знал ее с рождения и помнил, сколько самого себя. Он привык, что Галица всегда где-то рядом, под рукой, но никогда не воспринимал ее всерьез. Даже к ее славе как травницы и ворожеи он относился легко – любая женщина знает какие-то простейшие заговоры, которые могут понадобиться каждый день. Ходили слухи, что Галица умело делает приворот и отсушку, потому он и заговорил с ней о Далянке. Но теперь в ней появилось нечто новое. Какая-то особая сила загорелась в ее изжелта-серых глазах, и лицо, всегда украшенное широкой игривой улыбкой, вдруг стало строгим, резким, даже пугающим. Так она казалась гораздо менее привлекательной, но внушала почти трепет. Сразу вспомнились разговоры, что старый бортник Просим, в семье которого она жила замужем, научил ее такому, что знает далеко не каждая ворожея. И то, будто они хорошо ее знают, – не более чем видимость. Совсем они ее не знают, ни капельки, хоть и прожили бок о бок с ней всю жизнь.

– Ты попробуй с гостем-то нашим подружиться, – еще посоветовала Галица своему молочному брату.

– С каким гостем?

– С оковским княжичем, что сегодня приехал. Ну, войска просить, с хазарами воевать.

– Не даст все равно ему отец войска, так и что мне с ним дружить? – Хвалис пожал плечами. – А ему что за дело до моих печалей – свои бы избыть.

– Ой, зря ты так думаешь, сокол! – Галица выразительно покачала головой. Самому Хвалису собственные печали заслонили весь белый свет, но она, челядинка, чье место у жернова да у прялки, умела видеть, как оказалось, гораздо дальше него. – Ему здесь друг нужен, а тебе на Оке друг не помешает. Его отец, оковский князь, большую силу имеет. Глядишь, и будет тебе польза от этой дружбы.

Выйдя опять в большую клеть, Галица смирно устроилась возле жернова, и ни Крыка, проверявший, как челядь выполняет свою работу, ни кто-то из Ратиславичей не мог заподозрить, какие большие перемены для них всех вызревают в уме этой молодой, улыбчивой, совершенно заурядной женщины.

Назавтра, собираясь на Ярилину Плешь, Молинка и Далянка зашли за Лютавой, как обещали, но дождались ее не скоро. Сидя на поваленной березе неподалеку от Варги, девушки сплели себе по венку и спели три песни, а Лютава все не выходила.

Из-за деревьев, за которыми пряталась поляна, долетали голоса, свидетельствующие о поспешных сборах. Наконец на тропинке показалась целая толпа парней и подростков – почти все нынешние обитатели Варги. Умытые, непривычно хорошо одетые, с тщательно расчесанными волосами и плетеными тесемками на лбу – у всех одинаковыми, поскольку это знак рода, – бойники выглядели непохожими на себя, а Теребилу, которому кто-то убрал с лица расчесанные волосы и опрятно заправил буйные кудри за уши, Далянка даже не сразу узнала. Сами парни тоже чувствовали себя непривычно и все одергивали свежие жесткие рубахи, поправляли пояса.

Завидев у березы двух девушек, старшие из парней бурно обрадовались. Еще бы не обрадоваться – в ожидании этого дня они только и думали, что о девушках, и вот они уже ждут у ворот, да какие девушки! Молинка, вторая после Лютавы дочь угрянского князя Вершины, была невысокой, немного полноватой – в самую меру, приятных округлостей, как говорил неравнодушный к ней Бережан, с толстой темно-русой косой, с белым лицом, ярким румянцем, густыми черными бровями и светло-карими глазами. Далянка же благодаря своей мягкой, но выразительной красоте считалась не менее завидной невестой, чем княжеские дочери.

– Девушки! Вы за нами! Заждались небось! Здравствуй, Далянка! – загомонили парни.

Строго говоря, бойники не рассчитывали даже сегодня добиться какой-то особой благосклонности таких знатных и красивых девушек, но не могли удержаться и вились вокруг них, притянутые неодолимой силой Лады и Ярилы. С самого рассвета парни пребывали в лихорадочном волнении, только проявлялось оно у всех по-разному: одни громко и подробно живописали, чего ждут от Ярилиных игрищ, другие молча то краснели, то бледнели. И только мальчишки из младших просто галдели и резвились, радуясь большому празднику, нарушавшему однообразие обыденной жизни.

Смеясь, девушки отвечали на приветствия и не сразу разглядели среди парней Лютаву. Она шла последней и на ходу торопливо расправляла кисти пояса, приглаживала волосы – русые пряди образовывали на ушах как бы петли, на которых сверкали вычищенные к празднику серебряные заушницы. Эту прическу особенно любили девушки-вятичанки, и на Угре она в последние годы приживалась, тем более что мать Лютомера и Лютавы тоже была вятичанкой с верхней Оки.

– Посмотрите, у меня там все ровно? – вместо приветствия обратилась она сразу к обеим подругам, пытаясь на ощупь определить, как лежат на волосах заушницы. – А то с этой оравой разве что путное сделаешь? Приду сейчас вся кривая-косая, как кикимора, люди засмеют.

– Да ты столько собиралась, мы уже хотели без тебя идти! – отозвалась Молинка, пока Далянка осматривала прическу и венчик Лютавы. – Еще чуть-чуть – и как раз на Купалу бы успела!

– Ага, вам хорошо! У тебя один брат, у Далянки два, а у меня вон, и не сочтешь! – Лютава махнула рукой в сторону своей «стаи», зазвенев бронзовыми бубенчиками на браслете. – Теребила, не трожь волосы! – прикрикнула она на парня, который от волнения все норовил взъерошить свои старательно уложенные кудри. – И так два гребня об тебя обломала! И каждый: Лютава, пришей! Лютава, зашей! Лютава, помоги! Вроде здоровые лбы, в драке не теряются, а как на праздник, так словно дети малые!

– Кто бы говорил! Матушка нашлась! – огрызнулся Теребила, но, однако, спрятал руки за спину. Он был среди бойников одним из старших – где-то зимой ему сравнялось двадцать два или двадцать три года, если бабки не сильно обсчитались, а Лютаве этой весной исполнилось восемнадцать, так что она – и мать, и сестра лесного братства – на самом деле была моложе некоторых «сыновей».