Книга Страшные сказки дядюшки Монтегю - Крис Пристли

– Ну что же, Эдгар? – спросил дядюшка Монтегю. – Изменила моя история твое отношение к возможности общения между живыми и мертвыми?

– Я бы сказал, что, при всем уважении к вам, моего отношения она не изменила. В конце концов, это всего лишь очередная история.

– Всего лишь очередная история? – воскликнул дядюшка с такой обидой в голосе, что я от неожиданности выронил куклу, и та упала мне на колени. – Всего лишь очередная история? Ты и правда так думаешь? Правда считаешь, что все мои истории – выдуманные?

– Ну, как бы… да. И всегда считал, что это скорее так. Простите, сэр, если я вас этим обидел.

– Нет, Эдгар, – сказал дядюшка Монтегю с глубоким вздохом. – Это ты меня прости, что я на тебя накинулся. Странно было бы, если бы ты думал иначе. А теперь отдай ее мне. – Он протянул к кукле свою длинную руку. – Леди не любит, чтобы на нее таращились.

Забрав у меня куклу, дядюшка подошел к шкафу и положил ее на место. Затем он повернулся ко мне спиной и посмотрел в окно. Я понимал, что каким-то образом задел его чувства, но не мог сообразить, каким именно. Не мог же он всерьез рассчитывать на то, что я приму его истории за правду.

– Эдгар, подойди сюда. Взгляни-ка, – обратился ко мне дядюшка Монтегю.

Он рассматривал гравюры, висевшие на стене у окна. Я встал и пошел к нему. По пути у меня невесть почему возникло ощущение, будто за окном кто-то есть; этот кто-то не хотел попасться мне на глаза и поэтому при моем приближении присел пониже. Я выглянул в окно, но там ничего не было видно.

Дядюшка тем временем рассматривал гравюру, на которой была изображена, кажется, статуэтка. Несмотря на обычную для старинных гравюр выспренность манеры, изображение было достаточно искусным, чтобы приковать к себе внимание зрителя.

Статуэтка же, в свою очередь, представляла собой рогатого демона и, на мой неискушенный взгляд, походила на средневековую. Каковой она, как выяснилось, и была.

Сначала я принял ее за гаргулью – одну из тех гротескных фигур, что торчат из-под церковных карнизов, – но, рассмотрев получше, понял, что статуэтка вырезана из дерева. Еще я понял, что когда-то она была частью церковной скамьи.

Я не мог себе представить, с какой стати кому-то – сделавшему фигурку резчику или изобразившему ее потом граверу – пришло в голову запечатлеть такую страхолюдину, но дядюшка любовался ею, словно портретом любимой внучки.

– Сэр, эта гравюра очень ценная? – спросил я.

– Эта гравюра? – отозвался дядюшка Монтегю. – Нет, Эдгар. Особой ценности она не имеет. Важно то, что на ней изображено.

– И что же на ней изображено?

– Как что? Демон, разумеется.

– Я вижу, что демон, дядюшка, – сказал я. – Но почему так важно, что здесь изображен демон?

– Потому и важно, – ответил дядюшка очень серьезно, – что это демон.

Я подождал, не пояснит ли он смысл своего туманного утверждения, но дядюшка молчал.

– Может быть, дядюшка, с этой гравюрой связана какая-то история? – спросил я, когда молчать дальше стало совсем уж неловко.

– Какое проницательное замечание, Эдгар, – сказал он. – Но неужели тебе хочется слушать мои очередные глупые выдумки?

– Сэр, я не называл их глупыми, – возразил я. – И мне действительно очень хочется послушать вашу очередную историю.

Дядюшка Монтегю усмехнулся и положил руку мне на плечо.

– В таком случае давай сядем, и я расскажу тебе о нашем диковинном приятеле.

Мы снова уселись в кресла. И опять я был готов поклясться, что за окном раздались шаги и шепот – причем шепот детский. Дядюшка, судя по всему, ничего такого не слышал, поэтому я приписал эти звуки причудам собственной фантазии, разыгравшейся после дядюшкиных рассказов.

– Вот только думаю, не слишком ли тебя напугает эта история, – задумчиво произнес дядюшка, заметив, как я кошусь на окно, и пошевелил кочергой полено в камине.

– Что вы, дядюшка, – сказал я и мужественно выпятил челюсть. – Я не так робок, как вам кажется.

Дядюшка Монтегю отложил кочергу и посмотрел на меня с доброй улыбкой, которая мгновенно сошла у него с лица, едва он сложил пальцы домиком и начал рассказывать.

Деревянный демон

В первый раз Томас Хейнз увидел этого старьевщика возле банка на Сидни-роуд. Родители зашли в банк по каким-то своим скучным денежным делам, а Томас ждал их на улице и наблюдал за текущей мимо кембриджской толпой.

Среди этой толпы медленно плелся старьевщик в длинном поношенном пальто и пыльной широкополой шляпе, сжимая давно немытыми руками рукоятки готовой вот-вот развалиться тележки, на которую в беспорядке были навалены отжившие свое ковры, одежда, обувь, металлический лом и пришедшая в негодность мебель. В такт шагам старьевщика о борт тележки ударялась ржавая, подвешенная на цепи птичья клетка.

Внезапно из-под груды одеял вылезла тощая облезлая обезьяна в цветастом жилете и красной феске, живо перебралась к ближнему к Томасу борту тележки и внимательно на него уставилась. Старьевщик остановился и тоже посмотрел на Томаса. Его взгляд блеснул из-под широких полей шляпы, глаза сузились, и на лице появилось странное выражение, как будто он узнал Томаса, хотя Томас был абсолютно уверен, что впервые его видит.

Непрошеный взгляд в упор неприятно встревожил Томаса, и он уже хотел было укрыться в банке, но оттуда как раз вышли его родители. Они собирались пойти куда-нибудь пообедать, но замешкались у банковского подъезда, потому что внимание Томасова отца привлекла все еще стоявшая тут же тележка старьевщика.

– Боже милостивый, – проговорил он и попытался вытащить из горы хлама какую-то вещичку, но тут же отдернул руку, потому что к нему, оскалив зубы, ринулась обезьяна.

– Пшла вон, грязная тварь! – рявкнул он на нее.

Обезьяна заверещала, взобралась старьевщику на плечо и оттуда злобно уставилась на отца Томаса. Старьевщик при этом даже не шелохнулся.

– Эй, вы! – воскликнул отец Томаса. – Эй, вы, – я к вам обращаюсь! – Старьевщик по-прежнему не реагировал. – Что за наглец, – пробормотал отец. – Эй, вы там! – во весь голос прокричал он и ударил по тележке ладонью.

Старьевщик чуть вздрогнул и медленно повернулся. На его отталкивающе мрачной физиономии Томас различил выражение усталости и муки – похожее бывало у бабушки во время приступов мигрени.

– Чем могу служить, господин хороший? – спросил старьевщик комично громким голосом, как если бы тот, к кому был обращен вопрос, находился на другом берегу реки, а вовсе не в двух шагах от него.

– Бедняга, должно быть, несколько глуховат, – сказала матушка Томаса, прикрыв рот ладошкой, чтобы спрятать улыбку.