Книга Корабли с Востока - Наталья Резанова

– Не разумнее, – резко отвечает князь.

Почему же? Обескровить или погубить одного смертного врага руками другого, не нарушив притом ни единого обязательства – чем не стратегия? Тень Сун Цзы качается над жаровней, поощрительно кивает.

– Мой дядя как генерал если уступает нам, то ненамного. Он занимает место на поле. Пока он стоит, противник будет вынужден принимать его в расчет. Зачем нам сейчас, – Датэ ловит пальцами вялый осенний солнечный луч, – пустота на правом фланге? Если Могами предаст, это будет после войны.

– В этом мире, похожем на горящий дом, всегда выбирай выгоду, потому что от опасности все равно уйти нельзя, – непочтительно… или почтительно добавляет бывший купец, и совет смеется, весь, включая начальника штаба. Видно, странное это поучение всем здесь известно и привычно. Гонец не смеется, он слушает и запоминает.

Его светлость Дракон все еще стоит лицом к окну.

– Не могу понять, – говорит он в пространство, – зачем они заключают союзы? Кровью подписываются, пепел едят, детьми обмениваются. Все равно любая клятва действует, только пока есть сила. И все это знают. И все равно. Трата времени.

– Людям нужно за что-то держаться, – пожимает плечами начальник штаба, будто к присутствующим это не относится.

– Но они не держатся, они падают. И не только последние сто лет, а вообще от начала, – бросает через плечо князь и не меняя тона произносит: – Сигезанэ.

Человек с сороконожкой на шлеме оборачивается – и тут становится видно, насколько они с князем похожи. А что им не быть похожими: дядя и племянник по одной линии, двоюродные братья по другой. Близко роднятся люди на севере. Похожи, а не перепутаешь, и не в пустой глазнице князя дело. Ни с какого похмелья не принять золотую сороконожку, любимицу бога войны, бесстрашное многочленное насекомое, не умеющее ходить назад, за сизую смерть с небес. Даже если они одной крови. Даже если сороконожка способна не только возглавлять прорыв, но и руководить сетью – из-под камня на вражеской земле. Годами. Даже в этом случае.

– Господин?

– Оборона остается на тебе. Завтра переберешься назад, за реку. Здесь оставишь кого-то с приказом хорошо притворяться тобой, пока можно. Когда станет нельзя, все сжечь и отойти. Все остальное – как противник. Если я не вернусь…

– Я стану опорой молодому господи…

– Молодому господину полтора года, – спокойно констатирует ящер, и в зал снисходит полная тишина. – Я тебе что, Обезьяна, заводиться с регентским советом посреди войны? Оно и посреди мира, как видишь, не особенно удачно выходит. Возьмешь всю власть. Сумеешь выцарапаться и вытащить остальных – значит, твоя по праву. Отдашь, когда сочтешь нужным, как у нас принято, – при жизни, тому, кто подойдет. Можешь считать это приказом. Свидетелей достаточно. Но это, – князь улыбается половиной рта, – если я не вернусь. На что я бы не рассчитывал. С этим все.

Князь отвечает кивком на поклон пока-еще-не-наследника. А тот уже не здесь, ему уже все ясно: старший братец не сошел с ума, а нынешние слова не завещание и не обещание. Они рычаг. Обоим советам и всем большим родам княжества придется помнить теперь, что они имеют дело не с таким же генералом, как они сами, не с временным заместителем, а, возможно, с их будущим правителем. Совсем другой разговор, правда?

Гонец с юга недоуменно смотрит на великого генерала. Оборона… Какая оборона?

Спящий в нем морщится во сне. Его учили – сначала отец, потом господин. Его учили искать чувство, идти за чувством. Разум, интерес, польза – это инструменты, средства. Задачи ставит только сердце. Пойми, что человек чувствует, и ты будешь знать, что он сделает. Иногда даже, как именно сделает. Иди за чувством, не ошибешься. Здесь и сейчас, в верхнем зале новой главной башни чувства хватало на полстраны. Только понять не получалось. «Всегда выбирай выгоду, потому что от опасности уйти нельзя…»

– Мы очень рискуем, – наклоняет голову начальник штаба. – Мы очень рискуем – и для чего?

Чем рискуют? О чем речь? Разговаривают как в пятый раз, как в сотый раз, о чем-то давно задуманном – а у нас, конечно же, опять ничего не знали…

Желтый свет ложится наискосок – на коричневое блестящее дерево, черный лак доспехов, масляно-золотые украшения на шлемах… Если не держать фокус, не пить мелкими глотками горячую воду, тебя унесет одними бликами, как вьюгой, как лепестками, уволочет, похоронит на дне сна. Не сейчас. Гонцу вполне уместно заснуть – но это добрые люди, добрые и вежливые, они не оставят спящего здесь, прикажут перенести куда-нибудь, где ему будет удобней. Нельзя.

А над картой бывший купец снова смотрит в упор на потомственного воина и тоже – как и его светлость – дальнюю северную ветвь Фудзивара.

– Сколько продлится смута, прежде чем мы сможем по-настоящему вмешаться? – спрашивает он.

– В самом лучшем случае лет пять, шесть. В худшем – не меньше десяти.

– Девять лет назад, – опять щелкает веером Судзуки Мотонобу, – великий господин регент сумел отобрать оружие у крестьян. Еще за десять лет до того никому – даже ему самому – не пришло бы в голову пробовать такое. Не получилось бы, ни с какой военной силой… Ни у кого бы не получилось. Сейчас люди хотят мира почти любой ценой… скоро захотят просто любой. Но может быть и хуже, может быть, через десять лет мира уже негде будет взять, как после войны Севера и Юга.

– Это может быть нам и на руку, – перекашивается навстречу Монива, – если мы не будем торопиться…

– Кроме того, – подхватывает начштаба, – я, Ката-кура, говорю: все, чего мы хотим, сделать надежно можно только с самого верха. А это значит, сейчас нам лучше именно что не торопиться.

Собравшиеся округ карты кивают.

– Не торопиться, – скрипит с помоста. – Люди устали… пустяки. Хуже вам скажу, мы сами устали.

Его светлость встает – с удивительно негромким множественным лязгом. Хорошо пригнанный доспех и привычка носить его. Такая привычка, что вес замечаешь, когда его нет, а не когда он есть, это нам знакомо…

Подходит, приседает на колено, кладет ладонь на север карты. Вот так видно, что роста в нем всего ничего, пока двигается – не замечаешь.

– Десять лет назад, говорите? – смеется. – Десять лет назад господин регент сказал нам: «Признайте мою власть или умрите», и мы решали, драться ли нам против всей Присолнечной. И большинство из вас было за то, чтобы драться. А сейчас? А сейчас мы все готовы ждать. Через десять лет здесь не будет нас. Через десять лет, – он поворачивается к начальнику штаба, и теперь гонцу видна только правая часть лица, пустая и мертвая, – я даже за себя не поручусь. Слишком привык выживать. Но и это не все.

Черно-золотой веер ложится поверх черно-белого.

– За эти годы привыкнут все. Привыкнут ко всему, что сделал покойный регент. Ко всему. Будут вспоминать как блаженное время мира… Все, кому под страхом позорной смерти запрещали менять сословие. Все, кому назначали налог до предела голода. Все, у кого забирали родных в заложники, как бы лояльны ни были они сами. Все, чьи жизни пустили в песок, когда затеяли войну на той стороне моря, не удосужившись завести океанский флот. Будут – вы знаете людей, и я их знаю. Господин Хонда… Эй, господин Хонда, вы там уснули, что ли?