Книга Эмбрион. Поединок - Юрий Мори

На дикие вопли прыгающего вокруг них Садко начали подтягиваться зрители. Городок был беден развлечениями, а тут такой цирк. К тому же бесплатно.

Вот замотанная в драную куртку местная тетка подтащила санки с сидевшим на них ребенком, укутанным в старое одеяло: полюбуйся, мол, какие дяди бывают. Правда, судя по закатившимся под прикрытые веки глазам и свисавшей вечной сопле, с ее отпрыском что-то было крепко не так. Ему что дяди, что жирафы, что второй Черный день – все равно ума не хватит понять. И здесь с детьми беда какая-то, вот же черт… Не только в Воронеже.

– Придурок, – тихо сказал певцу Груздь. – Теперь кто тебя еще не знал – узнает, а Старосте с Председателем лишняя информация через говорунов: идет ваш Кат, ждите.

Сталкер схватил Садко за воротник, смяв и край бородки, и подтянул к себе:

– Для начала – заткнись!

Бродячий певец послушно захлопнул рот, но собравшаяся вокруг группка местных жителей расходиться и не думала. Да уж, красавец, создал ненужную рекламу.

– Я ж теперь должник твой, – просипел Садко. Железные пальцы Ката мешали ему орать, как до этого, но говорить более-менее получалось.

– И что?

– С вами бы мне… Я ж это… Долг платежом красен, дружище.

Груздь что-то проворчал в бороду, невнятно, но Кат решил за это уцепиться:

– Гнать его в шею? Как скажешь.

– Да ничего я не говорю, – на этот раз понятно откликнулся дружинник. – Сам решай. Мужик он мутный, но его вся округа знает. И он всех. Может, чем и пригодится по пути.

Садко так и стоял на цыпочках, чтобы не задохнуться. Вид у певца был покорный, да и в словах Груздя своя правда имела место быть. Может пригодиться, может.

– Короче, так… Если уж мне решать. Идешь с нами, но если начнешь петь, я тебе голову оторву, понял?

Бродяга несмело кивнул. Пришлось отпустить его ворот и придать небольшое ускорение в сторону поста.

Зрители вздохнули и пошли дальше по своим делам. А три человека – двое рослых, с грузом, и один суетливо размахивающий гитарой толстячок – пересекли границу столицы княжества. Впереди была заросшая тут и там кустами дорога под нетронутым покрывалом свежего снега.

4

Хвост ящерицы

Я рада, что выжила.

Все детство сам этот процесс – жить – был для меня мукой. В юности тем более. Ежедневное преодоление не одного, так другого, если не случится третье. Но сейчас все не так. Я рада, насколько может радоваться человек, у которого внутри навсегда свой маленький ад. Игрушечное королевство с принцессой и волосатыми чертями.

В Черный день мне было шесть лет. И несколько месяцев. Старые мерки времени больше не имеют смысла, пусть будет просто шесть. Ровно. И я мало что помню.

Обрывки. Осколки. Отдельные картинки, нарисованные углем на стене памяти.

Мама, которая торопит меня, не дает взять всех кукол, что-то кричит. Отец, хмурый, очень злой. Бегство по дороге от дома вниз, под горку. Мимо домов, мимо блестящих машин, под неумолкающий вой сирен – с каждого столба. Я даже не знала тогда, откуда несутся эти звуки. Отец тащил меня за руку, иногда почти отрывая от земли, я едва не падала, а в спину били и били завывания, лезвиями протыкавшие летний воздух.

Странно, но я почти не помню нашу старую квартиру. Не осталось в памяти ничего, кроме подоконника, на который я забиралась с табуретки, чтобы выглянуть в окно. За окном широкая улица – уже потом я узнала, что она называлась Южно-Моравская. Странное название. «Южно» – это понятно, весь район у нас юго-западный, а что такое «Моравская» – хер его знает.

За полосой асфальта – уходящие в гущу парка сосны. И ряд домов за ними, далеко, не рассмотреть. На этом все. Например, сам парк я совершенно не помню – что там было, как – только вид сверху на темную зелень веток и немного кривые коричневые стволы сосен.

– Какая симпатичная барышня!

А вот это намного позже…

Мне тринадцать, и я зачем-то увязалась за двумя бойцами Базы, лениво бредущими от убежища дальше, к заросшей кустами железной дороге на пустоши. Там здорово ловить ящериц, там и дальше, до самых высохших бетонных корыт прежних очистных сооружений. Если пройти мимо этих мест и подняться в горку, будет кладбище. Вся моя территория, привычная с детства. Только левее заходить не стоит – там начинается горячее пятно. А возле рельсов, на песчаных полянках между редкими кустами, самое охотничье место. Уж лучше ящерицы, чем крысы, которыми промышляют наши взрослые охотники. Но за пищащим мясом и идти в другую сторону, к развалинам бывших многоэтажек.

А ящерицы – совершенны. Они прекрасны даже на вид! Молчаливые, застывшими кусочками цветного металла греющиеся под низкими облаками и – особенно – на крайне редко выглядывавшем солнце. Подходи и бери, если успеешь. Я обычно успевала. Только иногда мне доставался противно извивающийся хвост от ускользнувшей добычи. Мама меня хвалила. Она рассказывала, что когда-то ящерки были маленькими, в палец длиной. Давно все не так, я ловила и с руку. С мою, конечно, и только до локтя, но мяса там немало.

Тогда как раз в наше убежище тянули кабель.

Электричество! Чтобы вы понимали – это было для всех чудо. Для всех, кроме меня. Дядя Виктор, признанный руководитель общины, даже выставил потом часовых возле двух наших лампочек, чтобы никто не разбил по неосторожности. Было бы что охранять! В ярком свете наша бетонная берлога под остатками заводского корпуса выглядела еще более убогой – костры и масляные лампы хоть немного скрадывали грязные стены, обрезки брезента, служившие занавесками, настороженные лица людей и искалеченных от рождения детей, которых милосерднее было бы убивать сразу. В утробе. Штыком.

Один из солдат – я не помню его лицо, только смех – подозвал меня к себе. Смеялся он противно: почти не открывая рот, сцепив мелкие гнилые зубы и морщась, словно от боли.

– Покажи нам окрестности, ты же местная?

Второй, худой и высокий, молчал. И это было хорошо, хотя бы он не смеялся и не корчил рожи. Просто стоял и молчал.

Конечно, местная. Я даже родилась совсем недалеко от нашего убежища под заводом, носившим странное название «РиФ». Я спросила когда-то у мамы, что значит это слово.

– Какое слово? Риф? Это такая скала… Ну, огромный камень, торчащий из океана. Из воды.

Завод после одного из воздушных взрывов Черного дня действительно торчал, как камень – обломанный зуб, опаленный огнем бомбы. Или как наполовину затонувший корабль, если не врут картинки в книжках. Только вокруг не было океана, чтобы это ни значило.

Нас тогда внизу, под заводом, едва не засыпало во время взрывов. Спасли толстые бетонные стены, железные двери и глубина. На совесть строили предки нашу нору.

– Пойдем, покажу!

Конечно, я не боялась этих двоих в одинаковой пятнистой форме. Бояться надо мортов. Обнесенные палками горячие пятна. Попасть под дождь. Сов – видишь в небе, сразу прячься. Свалиться в прогнившие колодцы подъездов, когда шаришь по брошенным многоэтажкам. Но не людей – все люди теперь братья. В убежище нечего и не с кем было делить, закопченные стены и грибные теплицы были общими. Люди – это друзья…