Книга Фредди и большой шурум-бурум - Дитлоф Райхе

Пробил мой час.

Наконец-то в доме тишина. Энрико и Карузо, наши морские свинки, кажется, угомонились, сэр Уильям прикорнул на своей кошачьей лежанке, а мастер Джон куда-то отправился по своим делам.

Теперь я могу спокойно приступить к работе. Я задумал написать роман из своей жизни.

Конечно, как всякий мало-мальски приличный писатель, я задаю себе вопрос, а будет ли кому-нибудь вообще интересна моя история? И стоит ли она того, чтобы ее записывать?

Я полагаю, что да. Несомненно стоит. Если тебе суждено было родиться в клетке, провести детские годы в заточении, быть проданным, переходить из рук в руки, скитаться по чужим домам, жить в подполье, томиться в неволе, осуществить побег и в конце концов обрести свободу, то тебе есть о чем рассказать миру. Такую историю нарочно не придумаешь. Это надо пережить на собственной шкуре.

Естественно, у меня, как у всякого мало-мальски приличного писателя, есть компьютер. Мастер Джон сказал мне пароль, чтобы я мог пользоваться машиной. Очень мило с его стороны, но я бы обошелся и без его любезности. Потому что пароль я уже давным-давно раскусил. Я такие штуки щелкаю как орешки.

Орешки, впрочем, я тоже щелкаю. И семечки тоже, и мучных червей. Хотя нет, мучных червей не щелкают. Их просто глотают. Это такой деликатес, которым не так-то часто удается угоститься. Вот почему я невольно вспомнил о них. Уж очень мы их любим.

Пора, пожалуй, объяснить, кто это мы и кто это я.

Мы — это хомяки, а я — это хомяк.

Точнее, не хомяк, а хомяк золотой, по латыни Mesocricetus auratus. И попрошу не путать меня с пошлым хомяком полевым (Cricetus cricetus), который имеет с золотыми хомяками столько же общего, сколько компьютер с примитивными счетами. Мы, золотые хомяки, существа совершенно особенные. Но к этому я вернусь чуть позже.

Никто не упадет со стула от изумления, если я скажу, что родился в обыкновенной клетке. До недавнего времени считалось, что золотые хомяки живут только в неволе, поскольку на свободе они якобы не водятся (ошибочное мнение, замечу в скобках). Обыкновенно они рождаются в клетке, здесь проходит вся их хомячья жизнь, пока они не впадают в вечную спячку.

Я родился в зоомагазине. Моя прабабушка любила повторять, что мы должны быть благодарны нашему хомячьему богу за то, что он нам послал такую сладкую жизнь.

— Дети, — говорила прабабушка нам, малышам, — цените то, что у вас тут есть. Вы сыты, накормлены и живете в чистоте.

Сама прабабушка какое-то время жила в клетке, принадлежавшей одной противной девчонке. Эта девчонка, по рассказам прабабушки, была страшной распустехой и лентяйкой. Если быть точным, прабабушка говорила так:

— Она была грязной, как морская свинка, и ленивой, точно кастрированный кот. Кормила как придется и клетку никогда не чистила.

От этого ужаса прабабушка чуть не отошла в вечную спячку.

Мне бы хотелось воспользоваться случаем и объяснить тем, кто этого, быть может, не знает, что у нас, хомяков, есть три злейших напасти: во-первых, отсутствие корма, во-вторых, грязь и, в-третьих, отсутствие корма. Вот почему золотой хомяк никогда не оставит валяться мучного червяка, если только, конечно, он уже не подгнил. Кроме того, золотой хомяк никогда не устроит себе писательный угол (примечание для учителей биологии, если они не знают, что это такое: писательный угол — место, где хомяки отправляют естественные надобности), так вот, золотой хомяк никогда не устроит себе писательницу рядом с кормушкой. Другие животные, как известно, не такие щепетильные в этом отношении. Достаточно вспомнить в этой связи тех же морских свинок.

Нас было десять, когда мы появились на свет, и я был шестым по счету. О первых днях жизни мне нечего особо сообщить. Я ничего не видел и только мог вслепую протиснуться к молочным пипочкам, вокруг которых шла постоянная возня. Настоящая жизнь началась только тогда, когда у меня наконец открылись глаза. Хотя настоящей жизнью я это не назвал бы. Одни сплошные драки, потасовки, писк, визг и глупая суета. Я знаю, что по этому поводу скажет учитель биологии. Он скажет, что это, мол, «проверка сил в игровой форме». У нас это якобы заложено генетически. Может, и заложено, не знаю, но только мне это совершенно не нравится. Нет, вы не подумайте, что я не могу дать кому-нибудь в ухо. Еще как могу! И давал сколько угодно. Просто я этого не люблю. Я люблю думать. Вы не поверите — уже тогда, в нежном возрасте, я размышлял о том, отчего это золотые хомяки живут в неволе. Целыми днями я ломал себе голову, но, честно признаться, так и не нашел ответа на мучавший меня вопрос.

Так я и мучался, пока мне не пришла на помощь прабабушка.

Н-да… Вот тут-то и было бы самое время рассказать о Великой Хомячьей Саге. Но как писатель… Вам кажется, что хватил тут лишку? Ну, ладно. Как писатель, хотя и начинающий, я понимаю, что читателю надоело мое топтание на одном месте. Ему уже хочется действия. Так что придется мне отложить пока Сагу и перейти к истории о том, как я продал себя.