Книга Нью-Йоркские ночи - Эрик Браун

Ночь была самой обычной, такой же, как тысячи ночей, проведенных в Эль-Баррио, но, оглядываясь назад, Холлидей видел: она стала началом того, что он будет считать самым мрачным периодом своей жизни.

Будильник прозвонил в десять. Холлидей поморгал, проснулся. Облачко пара вылетело изо рта в ледяной воздух залитой лунным светом мансарды. Ким лежала рядом, ее сонное, уютное тепло так и манило еще часок подремать. Однако мысль о работе, которая может ждать у Барни, заставила его покинуть теплое убежище и, дрожа от пронизывающей стужи, броситься в ванную.

Стоя под душем, он каждой клеточкой тела впитывал благодатную негу горячих струй. Потом сунул голову под фен и, глядя сквозь открытую дверь, заметил, что Ким снова переставила в мансарде мебель. Диванчик в духе Армии спасения и потертое кресло теперь были обращены к стеклянной стене, выходящей в боковой переулок.

На прошлой неделе, увидев, что он пытается отыскать вешалку, она повалила его на кровать и придавила руки коленями – темный поток волос так и заструился вокруг нежного овала ее лица.

– Мистер Холлидей, мы знакомы с вами… сколько?

– Я бы сказал – десять лет.

Она шлепнула его, и довольно ощутимо.

– Меньше десяти месяцев, Ход! И за это время… что случилось?

За десять месяцев их партнерство с Барни вступило наконец в фазу процветания. Не проходило и дня, в крайнем случае пары, чтобы в руки им не попадало новое дело, и к тому же процент удач был выше, чем когда-либо прежде. Холлидей считал это совпадением или же относил к психологическому настрою: когда этот прекрасный китайский эльф, подобно миниатюрному тайфуну, ворвался в его жизнь, то былую тоску и апатию словно ветром сдуло. Он чувствовал себя увереннее, стал больше работать и, следовательно, раскрывать больше тайн.

– Я смотрю на эту комнату, Хол… – Ким взмахнула рукой, обводя взглядом мансарду, – и вижу негативную энергию, больную комнату, дурной цы. Здесь надо все изменить. Я переставляю вещи и… о! – удача поворачивается к тебе лицом, ты получаешь больше работы, больше долларов!

Хол услышал скрип. Он быстро оделся и вышел из ванной. Ким, будто обнаженный дервиш, кружилась в танце, пряди длинных черных волос плясали вокруг тонкой, как у подростка, талии. Она стала натягивать белье: крохотные трусики и бюстгальтер, умудряясь в то же время сердито поглядывать на Хода огромными темными глазами:

– Я же просила, Хол, поставить будильник на восемь!

– Когда? Да ты и слова про это не сказала…

– Я пришла в полдень, ты проснулся, я сказала: “поставь будильник на восемь”, ты сказал “о'кей”.

Он вообще едва мог вспомнить, как она нырнула к нему под электроодеяло.

– Я спал мертвым сном.

– Но ты ведь ответил?

– Это во сне.

Она проворчала проклятие на мандаринском наречии, прыгая на одной ноге, а другую пытаясь просунуть в штанину джинсов.

Хол нашел куртку и застегнул молнию до самого подбородка, запирая тепло от ледяной стужи мансарды.

– Да и зачем тебе вставать в восемь?

– Работать, Хол, работать. Заниматься киосками. Ночью полно дел.

– Могла бы кому-нибудь делегировать свои полномочия. Она на секунду прекратила одеваться и уставилась на него, покачивая головой. “Делегировать” – слово, которому еще только предстояло проникнуть в ее словарный запас. Ким Лонг владела в этом районе дюжиной китайских придорожных ларьков с продуктами, и Хол как-то подсчитал, что она работает по четырнадцать часов в день. Каждый день. Когда он жаловался, что встречается с ней только в постели, она всегда нарушала свое расписание, чтобы уделить ему время: шла с ним в ресторан, в голодраму. В общем, демонстрировала готовность утихомирить его недовольство. Потом, через пару дней, она возвращалась к своей изматывающей рутине, и они почти нигде не бывали, пока он снова не решался привлечь ее внимание к этому факту.

– Не могу доверить другому то, что я должна делать сама, понимаешь, Хол? – в который раз пояснила она. – Я – трудящаяся девушка, Хол, должна ковать звонкую монету.

Он и сам не знал, дивиться ли такому материализму или сердиться. Когда десять лет назад началась малайская оккупация, она приехала из Сингапура. В возрасте пятнадцати лет и без гроша в кармане, так как ресторан ее отца конфисковали коммунисты. Она сама изучила английский, купила микроволновую печь и место в переулке, сумев со временем организовать процветающий бизнес “fast food” – гамбургеры, хот-доги и прочее.

У двери он на мгновение обернулся и спросил:

– Ким, почему ты не сбавишь темп? Не расслабишься, не отдохнешь? Вокруг столько удовольствий…

Башмаки-луноходы, свободная куртка… Глаза ее расширились, будто удивляясь подобной несуразности.

– Но работа доставляет мне удовольствие, мистер Холлидей. Если бы ты тоже получал удовольствие от работы, ты был бы счастливее.

И убежала в ванную.

Он хотел махнуть на спор рукой, но тут ему в голову пришла еще одна мысль.

– Эй, это несправедливо. У меня совсем другая работа. – Он прошел к ванной, распахнул ногой выкрашенную красным дверь и привалился к косяку. – Я целыми днями ищу людей. Иногда нахожу… Иногда мне достаются только трупы. А иногда вообще нет следов, никаких… И это хуже всего.

Она присела над унитазом, джинсы болтались у самых щиколоток.

– Ну и что! – прокричала она. – Я люблю свою работу! Люблю то, что я делаю! И не вини меня за это, Хол!

– Да я не виню, просто я… – Он отступил от двери. Ему часто приходилось задумываться, зачем он вообще ввязывается в эти споры. Он ее никогда не изменит.

Существо, сотканное из крайностей, она сочетала в себе женскую мягкость, почти маниакальное желание угодить ему в тех редких случаях, когда они бывали вместе, и жесткую, несгибаемую решимость поступать по-своему во всем, что касается финансов и бизнеса. На улице ему случалось видеть, как она дает указания менеджерам короткими быстрыми фразами на мандаринском наречии. Высокие трели звучали так, словно какой-то сумасшедший играет на ксилофоне. А глубина ее гнева часто приводила его в изумление.

Как-то он заявил, что у нее расщепленная личность.

Она фыркнула:

– Не пичкайте меня этим фрейдистским дерьмом, мистер Холлидей. Ты слышал про инь и янь?

Тут он наконец махнул рукой:

– Все, я ушел.

– Хол, если ты не любишь свою работу, зачем ты этим занимаешься?