Книга Стервятник - Александр Бушков

Профессионально мрачный гаишник – сущее олицетворениемировой скорби и патологического неверия в добродетель рода человеческого –прохаживался в сгущавшихся сумерках вокруг машины с таким видом, словно несомневался, что она, во-первых, краденая, во-вторых, испускает превышающее всемыслимые нормы радиоактивное излучение, а в-третьих, именно на ней и скрылисьантиобщественные элементы, ограбившие третьего дня сберкассу на Кутеванова.Родион философски стоял на прежнем месте, наученный многолетним опытом споправкой на нынешние рыночные отношения. Ныть было бы унизительно, а качатьправа – бесполезно.

В конце концов сержант с тяжким вздохом, будто сообщая опредстоящем Апокалипсисе, молвил:

– Покрышки у тебя, братан, ну совершенно лысые…

– А откуда у бедного инженера денежки на новые? –вздохнул Родион старательно, чтобы сразу обозначить рамки притязаний на егокошелек.

– Оно, конечно… – согласился сержант.

А дальше пошло по накатанной, вся операция отняла сполминуты, и Родион, повторяя про себя в уме слова, которые прежде писалиисключительно на заборах, а теперь без точек помещают в самых солидныхизданиях, уселся за руль.

– Сколько содрал, козел? – поинтересовался юныйпассажир, он же кавалер еще более сопливой блондиночки в сиреневой куртке,из-под которой не виднелось и намека на юбку.

– Полтинник, – сказал Родион, трогая машину.

– Каз-зел… – и юнец, уже изрядно поддавший, принялся нудно имногословно рассказывать то ли своей Джульетте, то ли Родиону, как они сребятами намедни подловили на темной окраине одного такого мусора и прыгали нанем, пока не надоело, а потом кинули его, падлу позорную, в незакрытый колодецтеплотрассы, где он, надо полагать, благополучно и помер. Голову можнопрозакладывать против рублевой монетки, что все это была чистейшая брехня. Аможет, и нет, чистейшая правда. Нынче никогда не известно. Не далее как вчера,когда Родион ехал по бесконечному, как Галактика, проспекту имени газеты«Шантарский рабочий» и дисциплинированно притормозил на красный, перед самымкапотом пронесся взмыленный сопляк, лет этак двенадцати, а за ним наперерездвижению промчался сверстник, на ходу запихивая патроны в барабан нагана. Инаган, и патроны, насколько Родион мог судить по армейскому опыту, былибоевыми. Так что черт их поймет, нынешних тинейджеров…

– Куда теперь? – спросил он, не оборачиваясь.

За его спиной отрок, прикрикивая, сковыривал пластмассовуюпробку с бутылки портвейна, а его подружка распечатывала шоколадку. «Уже втораябутылка, – подумал Родион, – ведь окосеют, голубочки, вытаскиватьпридется волоком…»

– Куда теперь едем? – повторил он громче. За спинойбулькало. Потом отрок чуть заплетающимся языком спросил у подружки:

– А может, к Нинке?

– Прокол, – ответила она, не раздумывая. – У неероды вернулись, утром говорила…

– Нет, ну где ж нам тогда трахнуться? – печальновозопил ее кавалер. – Мы сегодня чего, так и разбежимся?

– Ты мужик, ты и думай, – философски заявила подруга.

– Думай… Э, шеф, давай на Карлы-Марлы, знаешь, где книжныймагазин…

– Уж сколько ездим… – заметил Родион, сворачивая на КарлаМаркса. Они были в самом начале длиннющей улицы, нареченной имечком бородатогоосновоположника, по слухам, все еще живущего в сердцах мирового пролетариата, акнижный магазин находился в самом конце. Любопытно, что пьяный отрокиспользовал как ориентир и привязку именно книжный магазин, – запало же впамять…

– Не скули, шеф, держи… – В пластмассовую коробочку возлерычага передач упала еще одна смятая полусотенная. – Ты давай крутибублик, а мое дело – тебя заряжать… Юлька, поди-ка поближе…

Довольно долго за спиной у Родиона продолжалась энергичнаявозня, перемежавшаяся звучным чмоканьем, шумными глотками из бутылки и повизгиваньями– приличия ради, надо полагать. Он уверенно вел машину, не глядя в зеркальцезаднего вида и не особенно сокрушаясь душой об упадке нынешних нравов, –частный извоз, пусть даже эпизодический, очень быстро прививаетстоически-философский взгляд на жизнь и приучает ничему не удивляться. Посравнению с иными эпизодами извозчичьего бытия смачно обжимавшаяся юная парочкаказалась чуть ли не ангелочками… Да и не полагалось ему выражать свое отношениек происходящему, благо в коробочке лежали уже три смятые полусотенные –унизительно для интеллигента и инженера, а ничего не поделаешь. Интересно,откуда у паршивца столько денег? А откуда угодно…

Брезгливость давно притупилась, хотя интеллигентская душа постарой памяти беззвучно бунтовала. Некая заноза прочно сидела в подсознании, ион боялся признаться самому себе, что она называется весьма незатейливо.Зависть. Эти, новые, пусть даже от горшка два вершка, чувствовали себяхозяевами жизни – в этом-то все и дело, а вовсе не в деньгах, которых у них гораздобольше, и всегда будет гораздо больше…

Свернув во двор у девятиэтажки с книжным магазином на первомэтаже – магазин ухитрился уцелеть в нынешние печальные времена, но половинузала, как водится, отдал под ларек с китайским ширпотребом – он уже думал, чтоотделался, наконец, от сопляков, избравших его машину территорией любви. Ранорадовался. Кавалер, хоть и пьяный, проявил предусмотрительность:

– Юлька, сиди здесь, – распорядился он, выбираясь измашины с некоторым трудом. – Пойду на разведку, а то если Катькина бабкатебя увидит… Ты смотри, шеф, ее до меня не трахни… – и, пошатываясь, направилсяк единственному подъезду.

– Веселый у тебя кавалер, – бросил Родион, выщелкиваяиз пачки сигарету.

– Не хуже, чем у других, – отрезала соплюшка. –Кинь табачку, дядя. И не смотри ты на меня прокурорскими глазами… Что, в дочкигожусь? Вечно вы, старики, этот шлягер поете…

– Годишься, пожалуй, – рассеянно сказал он. – Тебесколько, шестнадцать?

– Будет.

– Значит, годишься.

– Ага, а сядь к тебе вечерком в одиночку, сразу на островКумышева повезешь…

– Иди ты, – сказал он беззлобно. – У меня дочкетринадцать, почти такая же…

– Значит, есть опыт, – усмехнулась соплюшка. – Ужепо подъездам стенки спиной вытирает, а?

– Вот это вряд ли.

Она длинно глотнула из горлышка и фыркнула: