Книга Город и город - Чайна Мьевилль

Я не мог разглядеть ни улицу, ни жилой комплекс. Нас окружали грязно-бурые дома, из окон которых высовывались люди. По-утреннему растрепанные, они что-то пили из кружек, завтракали и наблюдали за нами. Открытому пространству между зданиями когда-то пытались придать форму, и теперь оно напоминало площадку для гольфа – детскую пародию на географию. Возможно, кто-то собирался посадить здесь деревья и выкопать пруд. Рощица здесь уже была, но все саженцы засохли.

По заросшей сорняками площадке, огибая кучи мусора, вились тропы с колеями от колес. Тут же полицейские занимались своими делами. Я был здесь не первым детективом – сюда уже приехал Бардо Ностина и еще пара человек, – но старшим по званию. Сержант повела меня к моим коллегам: они сгрудились между низкой, обветшавшей башней и площадкой для скейтбординга, по периметру которой стояли большие, похожие на бочки мусорные баки. За площадкой начинались доки, шум которых долетал до нас. Компания детей сидела на стене перед стоящими полицейскими. В небе над ними кружили чайки.

– Инспектор. – Я кивнул кому-то в ответ. Кто-то еще предложил мне кофе, но я покачал головой и взглянул на женщину, ради которой приехал.

Она лежала рядом с рампами для скейтбординга. Ничто не лежит так неподвижно, как мертвецы. Ветер шевелит им волосы, как сейчас ей, а они совсем не реагируют. Она лежала лицом в землю в уродливой позе – поджав ноги, словно собираясь встать, и неестественным образом изогнув руки.

Молодая женщина. Каштановые волосы собраны в хвостики, которые торчали, словно растения. Она была почти голой, и в то холодное утро было печально видеть, что ее кожа гладкая, а не «гусиная». Дырявые чулки, одна туфля на высоком каблуке. Увидев, что я оглядываюсь по сторонам, сержант помахала мне издали – оттуда, где охраняла вторую туфлю.

С тех пор как тело нашли, прошло часа два. Я осмотрел женщину. Затем задержал дыхание и нагнулся, чтобы взглянуть на ее лицо, но увидел лишь один открытый глаз.

– Где Шукман?

– Еще не приехал, инспектор…

– Кто-нибудь, позвоните ему, скажите, пусть пошевеливается.

Я хлопнул по часам и стал распоряжаться на месте преступления, которое мы называли mise-en-crime. Женщину никто не станет двигать, пока не приедет патологоанатом Шукман, но мы пока могли заняться и другими делами. Мы находились на отшибе, и нас закрывали мусорные баки, но я все равно, словно окружившую нас мошкару, ощущал чужое внимание. Мы закружили по площадке.

Между двумя мусорными баками, рядом с ржавеющим железом и выброшенными цепями, стоял на ребре мокрый матрас.

– Он лежал на ней. – Это заговорила констебль Лизбет Корви, умная молодая женщина, с которой я пару раз работал. – Не могу сказать, что ее хорошо спрятали, но да, наверное, она слегка была похожа на кучу мусора.

Я обратил внимание на грубый прямоугольник темной земли рядом с мертвой женщиной – остатки росы, укрытой матрасом. Ностин сидел на корточках рядом с прямоугольником и разглядывал его.

– Его стянули дети, которые ее нашли, – сказала Корви.

– Как они ее нашли?

Корви указала на землю, на маленькие следы лап.

– Спугнули тех, кто начал ее жрать. Когда увидели, что это, дали деру, а потом позвонили нам. Когда прибыли наши… – Она бросила взгляд на двух незнакомых мне патрульных.

– Они ее передвинули?

Она кивнула.

– Говорят – чтобы проверить, жива ли она.

– Как их зовут?

– Шушкил и Бриамив.

– А это те, кто ее нашел? – я кивнул в сторону находившихся под охраной подростков. Две девочки, два мальчика. Лет по шестнадцать, холодные взгляды.

– Ага. Жевуны.

– Спозаранку за утренней дозой?

– Вот это преданность своему делу, да? – спросила она. – Не знаю, может, они борются за звание «Торчок месяца». Пришли сюда чуть раньше семи. Похоже, такой тут расклад. Площадку построили всего пару лет назад, и раньше тут ничего такого не было, но у местных, видимо, все точно по расписанию. С полуночи до девяти часов только жевуны, с девяти до одиннадцати банды планируют свой день, с одиннадцати до полуночи катание на скейтах и роликах.

– У них с собой что-нибудь было?

– У одного парнишки заточка, но реально крошечная. Игрушка, ею и крысу не убьешь. И у каждого по жвачке. – Корви пожала плечами. – Дурь была не у них, мы нашли ее у стены, но… – еще одно пожатие плечами, – кроме них, тут никого нет.

Она подозвала жестом одного из наших коллег и открыла его сумку. Маленькие свертки покрытой смолой травы. На улицах эту штуку называют «фелд» – живучий гибрид Catha edulis, сдобренный табаком, кофеином и кое-чем покрепче. Среди травы виднелись нити стекловолокна или чего-то похожего: они царапают десны, чтобы вещества попадали в кровь. Название наркоты – каламбур на трех языках: там, где растет эта трава, ее называют «кат», а животное по-английски называется «кэт», а на нашем языке – «фелд». Я понюхал дурь: она оказалась довольно низкого качества. Я подошел к четырем дрожащим от холода подросткам в дутых куртках.

– Сап, полисмэн? – спросил один из парней на хипхоповском английском с акцентом Бешеля.

Он смотрел мне прямо в глаза, но вид у него был бледный. Ни он, ни его товарищи не выглядели хорошо. С того места, где они сидели, мертвая женщина была не видна, но они даже не смотрели в ее сторону.

Наверное, они знали, что мы найдем фелд и поймем, что он принадлежал им. Они могли бы ничего не говорить, а просто сбежать.

– Я инспектор Борлу, – сказал я. – Отдел по борьбе с особо тяжкими преступлениями.

Я не сказал: «Я Тиадор». Сложный возраст для допросов: они слишком взрослые для того, чтобы называть друг друга по именам, для эвфемизмов и игрушек, но недостаточно взрослые для того, чтобы стать соперниками на допросе, когда, по крайней мере, ясны правила игры.

– Как тебя зовут? – спросил я.

Парнишка помедлил, подумал о том, чтобы назвать себя сленговой кличкой, которой сам себя наградил, но решил этого не делать.

– Вильем Баричи.

– Это ты ее нашел? – Он кивнул, а вслед за ним кивнули и его друзья. – Рассказывай.

– Мы пришли сюда, потому что, потому что… – Вильем подождал, но про его наркотики я решил не упоминать. Он посмотрел себе под ноги. – Мы заметили что-то под матрасом и стащили его. Там были… – Его друзья посмотрели на него, и Вильем замялся – явно из суеверия.