Книга Вся правда о русских. Два народа - Андрей Буровский

То он что-нибудь подожжет, то изгадит, а то заведет в тайгу и бросит там на погибель местную красу-девицу. Любой бывалый человек, ходивший по тайге, знает — заблудившимся выходить вдвоем намного легче; этот тот случай, когда полезен «коллективизм». Разумеется, об этом знал и Астафьев, но горожане в его фантазиях действовали вовсе не логически, а совершенно иррационально, и бросали девиц исключительно по своей скотской сущности.

В царстве традиции

Интересно — если хоть как-то описывалась биография этого гадостного горожанина, то он всегда оказывался недавним переселенцем в город. Так сказать, перебежчиком, «предателем». У Астафьева таких образов нет, но у Абрамова встречаются положительные образы горожан — скажем, потомственных врачей… Стоп! Вот оно, самое важное!

Деревенщики, при всей их ненависти к городу, осуждали даже не горожанина самого по себе… Городской человек им враждебен — но мало ли на земле общин и традиций, далеких от традиции крестьянской Руси? Каждый имеет право жить в своей традиции, быть верным своей общине… Но что это я?! «Имеет право»?! Нет! Каждый человек должен жить в своей народной традиции, обязан быть верным своей общине. Его нравственный уровень, его честь, его порядочность определяются не тем, насколько хорошо то, чему он верен… А самой верностью.

Много раз в разговоре с деревенскими людьми я испытывал это на себе: они очень спокойно воспринимали принадлежность к самой враждебной для них религии, общине или нации… Но при условии, что эта принадлежность — не тобой выбрана.

Если ты сам решил быть католиком или буддистом, — ты плохой человек, предатель, потому что родился в православии, а потом изменил, отступился.

Но для поляка быть католиком — правильно и естественно, как и для бурята — быть буддистом. Поляк и бурят вполне могут быть хорошими, правильными людьми, если верны своим традициям, отстаивают их и готовы за них умирать.

Даже если ты русский, но твоя семья уже несколько поколений исповедует буддизм, что же с тобой поделать? Ведь теперь буддизм — это и есть твоя традиция; ты правильный человек, если поступаешь так же, как мудрые предки. Теперь для тебя как раз отступничество от буддизма будет такими же предательством и гадостью, как для православного деревенского человека — переход в буддизм.

Вот если ты сам решил…

Не раз в спорах с русскими «почвенниками» я выбивал из их рук оружие именно этим тезисом — у меня ведь семья городских интеллигентов, уже несколько поколений! Это же теперь моя традиция: не ходить в церковь, заниматься наукой, водиться с инородцами и иноземцами, не держать дома икон, жить с женщинами вне венчанного брака…

И что характерно — эта логика мгновенно принималась! Мне становилось «можно» делать много чего, потому что такая уж у меня традиция. «Вера такая».

Собеседников ставил в тупик другой вопрос: но ведь всегда есть тот, кто основывает новую традицию или переходит из старой в эту новую… В нашей семье забылись подробности по давности события — но точно знаю, мой прапрапрадед был еще тверским крепостным мужиком. А прапрадед, Николай Спесивцев, ушел в Петербург из деревни… Так я что, пращура должен считать негодяем и предателем?!

В этом месте почвенники задумывались, лезли в затылок пятерней и начинали бормотать что-то невнятное. Проблема и впрямь неразрешимая в этой системе координат! Ведь если жить в традиции хорошо, а изменять ее плохо, то я, получается, «хороший», а Николай Спесивцев — «плохой». Но я не могу осудить «плохого» именно потому, что он — мой пращур; если скажу против него скверное слово — сам буду «плохой», потому что кощунственно поднял голос против старшего в семье. Но при этом должен понимать, что Николай Спесивцев — «плохой» и что так, как он, делать нельзя.

В этом ключе — и пресловутый антисемитизм деревенщиков. Самое важное в этом — деревенщики вовсе не были врагами или ненавистниками евреев. Вот уж что неправда, то неправда. Местечковый портной, ведущий некий традиционный образ жизни, им вполне понятен и по-своему даже симпатичен. Вот если какой-нибудь ужасный еврей перестает исполнять заветы и запреты иудаизма (то есть «предает» свою традицию) и тем более начинает как-то участвовать в русской жизни («лезет к нам»), тут-то он и оказывается страшным и отвратительным порождением прогресса. Если агентом прогресса оказывается инородец — это служит прекрасным подтверждением инородности и самого прогресса, его чужеродное всему «своему».

Померанц справедливо показывает, что образы отрицательных евреев в книгах В. Белова очень похожи на образы отрицательных китайцев в литературе острова Ява, образы народа ибо в литературе западноафриканского народа фульбе и так далее. Но в том-то и дело: отвратительные образы китайцев и других инородцев — это образы агентов прогресса, образцы индивидуального поведения в глазах народов «догоняющей модернизации».

Еврей-врач, как и китайский торговец, — это люди, вышедшие из своих общин и начавшие жить по своей дурацкой воле. А это, по их мнению, глубоко аморально.

В этой логике очень понятен пафос нашумевшей в 1986 году переписки Астафьева с Эйдельманом. Главное, о чем кричит Астафьев, — дайте нам самим писать книги для самих себя! Дайте нам самим оценивать свою историю! То есть: инородцы, не смейте к нам лезть! Занимайтесь своими делами!

Если он прав — то ни Н. Эйдельман, ни С. Маршак не имели права быть самими собой. Ведь еще отец Маршака, Яков Маршак, порвал с местечковой традицией, не стал талмудическим ученым, а сделался техником на винокуренном производстве. То есть выбрал такое производство, которое давало право уйти из местечка и начать жизнь в коренной России. А Самуил Яковлевич еще и стал русским писателем, написал великолепные стихи и пьесы на темы русских народных сказок.

Пожалуй, в отношении к Маршаку и Эйдельману ярчайшим образом проявляется коренное различие между русскими туземцами и русскими европейцами. Для русских европейцев моральное право не принимать законов туземной жизни — несомненно. Парень, который ушел из туземной жизни в индивидуальную судьбу европейца, — молодец, а сам его поступок — доблесть.

Для русского туземца нарушитель традиции… впрочем, читайте Астафьева.

Для русского европейца инородец, который ассимилировался в его стране, — это еще один согражданин, соплеменник, еще один человек твоей исторической судьбы. Свой — вне всякого сомнения, и к тому же свой по личному выбору. Самуил Яковлевич вернулся в Россию из Англии, сделался русским интеллигентом… Ура! Нашего полку прибыло!

Для туземца Маршак — это глубоко подозрительный перебежчик и даже предатель, странный и неприятный тип. Логика его поведения непостижима, а сама способность усвоить русскую туземную культуру сомнительна. В переписке Астафьева с Эйдельманом Виктор Петрович последовательно отстаивает нехитрую идею — заниматься русской историей и писать книги по-русски могут только русские по крови. Остальным все равно недоступно, все равно они не проникнут в некие высшие мистические истины, открытые только своим (как ухитрился проникнуть в них немец Фонвизин, негр Пушкин, татарин Куприн, потомки евреев — Фет и Блок, спрашивать вряд ли имеет смысл).