Книга Шехерезада - Энтони О'Нил

— То есть в описании похитителей? Представленном царем Шахрияром?

— По-моему, да.

— Ну, рассказывай, — нахмурился Гарун.

— Профессиональные убийцы, которых царь, по его утверждению, нанял для охраны жены, присоединились к процессии под Тусом при загадочных обстоятельствах, в высшей степени тайно и скрытно. Но те, кто их заметил, единодушно дали описание, не совсем совпадающее с нарисованными царем портретами.

Гарун смотрел на кухню дворца Сулеймана, где мошками возле горящей лампы мелькали крошечные тени.

— Думаешь, царь сознательно нас вводил в заблуждение? — спросил он.

— На сию территорию я не вправе вторгаться.

— Тогда повышай свой статус и переступай границу, — буркнул Гарун.

Ибн-Шаак изобразил нерешительность.

— Скажем так: трудно поверить, будто он ошибся нечаянно.

— Хочешь сказать, что он нам соврал?

— В ходе расспросов, — объяснил начальник шурты, — сложился образ мужчины, живущего в тени любимой жены. Все наши собеседники не скрывали своего восхищения ею и ее достижениями.

Ибн-Шаак хорошо знал, что любому глупцу было известно о страсти халифа к Шехерезаде; но он сдерживал свои чувства, на что порой способны даже халифы, благородно отказываясь от домогательств. Однако новые сведения, свидетельствовавшие о предательстве Шехерезады собственным мужем, при том, что царица до сих пор не была найдена, вновь превращали ее в беззащитную слабую женщину и могли заново разжечь пламя страсти Халифа.

— Значит, якобы поступавшие в ее адрес угрозы…

— …сомнительны, — подтвердил ибн-Шаак.

— Никто не желал ей зла?

— Никто из расспрошенных нами не питает к ней неприязни. Говорят, царица очаровала даже правителей и раджей соседних царств и княжеств. Ее роль в усмирении царя-тирана и спасении целого поколения вошла в легенду. Она остается канопом[70] своих ночей, — добавил он неуместную поэтическую метафору, вспомнив свою брачную любовную песню.

— А что о самом царе говорят?

— Его, как ни странно, никто не поддерживает. Можно даже сказать, сомневаются в его мотивах.

— В связи с похищением Шехерезады?

— Это лишь общее впечатление, написанное на песке. Ничего определенного.

— На чем же оно основано? На подозрениях?

— На некоторых признаках, о повелитель, которые красноречивее слов. Жесты, молчание, хмыканье, явное неуважение… Все подозревают, что в ее отсутствие царь сорвется, как взбесившийся пес с цепи.

— И не боятся?

— Его гнева? — уточнил ибн-Шаак. — Нет. Боятся жить без царицы. Как бы лучше сказать… опасаются, что больше нельзя будет рассчитывать на ее власть и влияние, милосердие, справедливость решений, немыслимую популярность… похоже, страшатся за будущее самого Астрифана. Только она гарантирует жизнеспособность царства.

Гарун огорчился, видно, вспомнив о Бармаки.

— Никто не поддержал царя Шахрияра?

— Его личный врач, — признался ибн-Шаак.

— Хорошо о нем отзывался?

— К его отзывам следует отнестись с осторожностью, о повелитель. Мы застали его пившим из кувшина мочу царя. Он давно начал ее пробовать в диагностических целях и с тех пор пристрастился. Говорят, что любовь царя к сластям и специям придает моче особый вкус. Пьяница, во всяком случае, неизменно поет хвалу вину.

— Больше никто?

— Дегустатор. Больной человек с гнилыми зубами и кожей саранчи. Без конца падал, пока мы пытались его расспросить.

— Он, разумеется, царю ничем не обязан?

— Царь выбирает себе дегустаторов из числа заключенных в астрифанских тюрьмах. Им прощаются преступления, позволяется жить, сколько можно, пробуя царские блюда. Дольше года мало кто держится. Впрочем, все равно иначе были бы уже мертвы.

Гарун задумался.

— Сам царь знает, что ведется следствие?

— По правде сказать, случайно наткнулся на нас, когда мы старались разговорить астрологов.

— Как среагировал?

— Угрожающе, о повелитель, иначе не скажешь.

— Угрожал твоим людям?

— Своим астрологам. И весьма эффективно. Они стали давать совершенно невразумительные ответы.

Гарун хмыкнул:

— А другие опрошенные, те, что дурно о нем отзывались, или хорошо говорить не хотели — понимай как знаешь, — не показались тебе обиженными или бунтовщиками?

— Практически всю делегацию подбирал лично царь.

— Ты им веришь?

— Чтобы убедиться в правдивости, о повелитель, мы прибегли к услугам мастера фирасы по имени аль-Фанак, которого ты, может быть, помнишь…

— Освежи мою память.

— Сыщик, владеющий физиогномикой. Читает по лицам. Работает сейчас на рынках, а время от времени и в более высоких кругах. Ты однажды приглашал его продемонстрировать свое мастерство здесь, в аль-Хульде, и он высказал несколько нежеланных догадок.

— Теперь вспомнил, — глухо бросил Гарун. Физиономист заявил, что надым вызывает всеобщее отвращение: бороды залиты вином, влагалищной слизью и спермой, кожа обрюзгла от праздности, глаза припухли, налились кровью от буйства. Для развлечения общества ему определенно недоставало шарма. Помнится, он произвел впечатление на одного Абуль-Атыйю.

— Несколько раз он вместе с нами присутствовал на беседах, о повелитель, в том числе и на встрече с астрологами, заявив, что никогда не видел человека, так глубоко погрязшего в обмане и коварстве.

Гарун прищурился:

— Кого именно из астрологов он имел в виду?

— Он говорил о царе Шахрияре, — мрачно сообщил ибн-Шаак.

Из дворца Сулеймана внезапно послышались крики — видимо, царь бранил своих или присланных поваров. Гарун сердито ощетинился:

— Может ли царь не желать задержания похитителей? Неужели он в сговоре с ними?

Ибн-Шаак притворился, будто задумался над только что пришедшей в голову мыслью.

— Безусловно возможно, о повелитель, что был в сговоре. Нельзя упускать это из виду.

— Ты действительно веришь в его причастность к делу?

Ибн-Шаак вновь ответил уклончиво:

— Кое-кто верит…

— Нет-нет, — перебил Гарун. — Как ты думаешь? Я хочу слышать твое мнение. Веришь, что он причастен к похищению?

— Верю, что Джабраил объявил Мухаммеда посланцем Аллаха, — с раздраженным почтением объявил ибн-Шаак. — Больше ни во что не верю, чего не видел своими глазами, не слышал своими ушами.