Книга Идущие в ночь - Владимир Васильев

Честно говоря, мне было как раз интересно. Но опыт общения с Корнягой научил меня, что если его не ставить на место двадцать раз на дню, пенёк влезет мне на голову и корешки свесит. Такая уж у него натура.

Корняга скрипуче вздохнул и протянул мне пустую флягу. Надо будет её наполнить при первом же удобном случае.

Земля под копытами коня становилась всё более твёрдой и каменистой. Трава исчезла почти совсем, только невзрачные бурые кустики торчали кое-где между камнями. Стали попадаться участки сплошного камня. Горы заметно приблизились.

В красном небе пылал Четтан. Раскалённый воздух над равниной подрагивал, и казалось, что горы висят в воздухе, не касаясь подножиями земли. Я вздохнула. Кажется, слишком частая смена пейзажей тоже может навеять тоску. Скорей бы уже Каменный лес.

— Госпожа Тури, — снова подал голос страдающий пенёк, — солнце сильно печёт. Можно мне чем-нибудь укрыться? Мне тогда легче будет корой обрастать.

— Возьми из сумки лоскут кожи, — разрешила я. — В который Опережающий завернут. Сумеешь достать?

— А то! — самолюбиво скрипнул пенёк.

Некоторое время позади меня что-то шуршало. Потом я почувствовала спиной и лопатками, как Корняга взбирается на прежнее место. Мне вдруг стало интересно, каким образом корневикам удаётся обрастать новой корой. На вид Корняга — пенёк пеньком. На настоящем пне, понятное дело, кора не нарастёт. Потому что пень мёртвый. Да, но корневик-то живой!

У живого дерева повреждённый ствол затягивается корой. Это нормально. Только ведь корневики совсем по-иному живые, чем деревья. В отличие от дерева, тот же самый Корняга с удовольствием мясо жрёт и пивом запивает. Если дадут, конечно. То есть ведёт себя как человек.

Выглядит как пень. Корой обрастает как дерево. Поступает как человек. Одно слово — нечисть! Джерх его знает, с какой меркой к нему подходить в каждом новом случае.

— Слышь, Корняга! — окликнула я корневика. — Ты же вроде из пня произошёл? У пня кора высохшая. Как же ты новую отращиваешь?

— Не знаю, — скрипуче отозвался Корняга. — Отращиваю, и всё. Вот ты — мадхет. Ты знаешь, каким образом на тебе раны заживают, и следа не остаётся?

— Не знаю, — задумчиво сказала я. — Я просто привыкла, что так должно быть. Магия, понимаешь.

— Ну и я привык, — проскрипел Корняга. — Я один раз в лесной пожар попал. Еле спасся. Потом целый круг пришлось корой обрастать. Давно было, а мне до сих пор кошмары снятся — что я ошкуренный, как бревно на лесопилке. Но ничего, оброс.

Я хмыкнула, но ничего не сказала. Моя рука сама собой потянулась к лицу. Я привычным жестом потёрла лоб над правой бровью, провела пальцем по виску. В том самом месте, где у меня нет и никогда не было шрама. Там, куда меня ранили меарским днём девять кругов тому назад.

Да, кто-кто, а я хорошо понимала, что некоторые вещи не забываются. Даже если раны давным-давно затянулись корой. Или кожей.

Когда мне только-только исполнилось двенадцать кругов, в доме Беша остановился на несколько суток незнакомый мне человек. Звали его Сишар, а приехал он в сопровождении слуг и телохранителей с далёкого юга, чтобы поговорить с Душегубом о чём-то очень важном.

Впервые в жизни я видела человека, в котором Душегуб Беш признавал равного себе. В доме повисло настороженное молчание. Никто не знал, чем закончится приезд Сишара — не то выгодной сделкой, не то кровавой разборкой. Южанин и Беш ходили друг вокруг друга, прощупывая почву, и не один не спешил начинать разговор. Хозяин мрачнел день ото дня.

А я не знала, куда мне деваться в четтанскую половину суток.

Сишар, понятное дело, знал о том, что в доме Беша живёт ручная карса. Карса-подросток, которая тогда ещё только обещала вырасти в огромного свирепого зверя. Но Беш тщательно хранил в тайне то, что его карса на самом деле мадхет. И когда красным днём южанин увидел рыжую девчонку, он не заподозрил в ней оборотня.

Я ему просто понравилась. И он захотел увезти меня с собой. Он даже предложил Бешу денег. Будь я обычной девчонкой, Хозяин, конечно, отдал бы меня Сишару. Даже если бы я была его дочерью. И это означало бы для меня верную смерть.

Беш, упокой его Тьма, не был добрым человеком. Он был жадным, жестоким и властолюбивым. Но он никогда не бывал бессмысленно жесток. А в чёрных глазках южанина светилась извращённая жестокость. Ему нравилось причинять боль живым существам. Лошадям, собакам, слугам, женщинам. В первый день своего пребывания в доме Беша он потребовал себе в постель трёх самых белокожих и светловолосых женщин. Я слышала, как потом рыдали все три, прикладывая примочки к ссадинам и ожогам.

Сишар очень удивился, когда Беш отказался отдать меня. Отказ сильно задел его. И, кажется, Сишар решил выяснить, в чём причина.

Он стал заговаривать со мной. Рассказывал про далёкий юг. Обещал подарить золотые браслеты, рубиновое ожерелье и платье из джурайского батиста, если я сбегу от Душегуба и уеду с ним. И расспрашивал обо всём, что мне было известно про Беша.

Я смотрела в хитрые глазки Сишара, врала ему что-то невразумительное и мечтала о том, чтобы где-нибудь укрыться до его отъезда. Но Хозяин приказал мне улыбаться проклятому южанину. И я улыбалась. Даже после того, как одного из слуг Сишара по его приказу запороли насмерть на бешевском дворе.

За всю свою жизнь я никого не ненавидела так сильно, как южанина Сишара. Разве что потом, через четыре круга — убийцу Унди Мышатника. Но убийцу Мышатника я не видела в лицо. А наглая рожа Сишара попадалась мне на глаза постоянно.

На пятый или на седьмой день Беш потерял терпение. Обстановка накалилась до невозможности. Сишар и его люди разгуливали повсюду, задирая наших мелкими издёвками. Когда я подвернулась под руку Хозяину, он меня чуть не побил. Я только гораздо позже узнала, что южанин сказал Бешу — отдай девчонку и можешь считать, что мы договорились. И Душегуб как раз решал, что ему дороже: очень выгодная, но сиюминутная сделка или оборотень, который может основательно пригодиться в будущем — но может ведь и не пригодиться…

А на следующем красном пересвете я очнулась на руках непривычно трезвого и бледного Унди, одежда которого была залита кровью. Кровью карсы. Моей кровью.

Единственное, что я помнила из прошедшего синего дня — и это было первое и последнее воспоминание о синем дне за всю мою предыдущую жизнь — это искажённое яростью лицо Сишара и остриё ножа, летящее мне в глаз. В последний миг я увернулась, кинжал взрезал мне кожу над глазом и пробил висок. Боль стёрла всё.

Когда я пришла в себя на руках Унди, у меня на виске не было ни раны, ни шрама. Гладкая кожа. Осталось только воспоминание. И привычка в задумчивости или в тревоге проводить пальцем над бровью.

Сколько я потом ни упрашивала Мышатника, он отказался говорить со мной о том, что же произошло тогда, меарским днём. Сишар, весь изодранный когтями карсы, быстро убрался из Айетота. Кажется, Беш даже сумел обратить происшедшее себе на пользу. А я по сей день не знаю, что заставило Тури-зверя броситься на южанина.