Книга Копье и кость - Анастасия Машевская

Сагромах не торопился уходить в шатер. Свежее утро радовало его хрустящими воспоминаниями о единственной поездке в урочище Акдай. Бансабире, которую в ту пору никто и не думал звать Изящной, было всего шесть. Верная тень своего отца, всегда серьезная, бойкая, со звонким голосом, с горящими зелеными глазами на фарфоровом лице – она была с ними в той поездке. Если бы в ту пору кто-нибудь сказал Маатхасу, что в этой девочке для него воплотится Праматерь Богов и людей; что эту девочку он однажды захочет затащить к алтарю храма Двуединства так же сильно, как в кровать; что эта девочка в его мечтах будет рожать ему, Маатхасу, детей… Сагромах прикрыл глаза: да он даже сегодня не может представить, чтобы кто-нибудь ему сказал такое. Чтобы кто-нибудь так глубоко залез в его душу. Впрочем, там, в душе, все равно ни для чего нет места – все занято ею, шестилетней, всегда серьезной девочкой с красивым именем.

Если бы Бану хотя бы намекнула на ответ: мимолетно ответила на его поцелуй тогда в лесу или написала ему хоть раз, сейчас Сагромах был бы куда смелее и нашел бы в себе мужество признаться открыто, честно, как собирался уже много раз. Он не мог никому рассказать, что чувствовал, – не время, не место, некому. Но врать самому себе устал: когда любовь настигает человека в зрелом возрасте, она подобно сосудам пронизывает все тело. И от нее нет спасения и лекарства, кроме взаимности.

Мужчины замка вернулись с охоты. Берад спешился, кинул конюшему поводья и перчатки, наказал слугам тащить худосочного кабана на кухни, распрощался со сподвижниками и направился в покои. Он отсутствовал четыре дня и стосковался по семье. То ли возраст, то ли ощущение того, что у него наконец началась вторая, новая жизнь, делали его не по статусу сентиментальным. По дороге он наткнулся на Гвинет:

– Где герцогиня?

Служанка низко присела:

– Ее светлость только уложила дочь и теперь отдыхает.

Берад хотел было рвануться к ней, но понял, что грязь, кровь и всякие паразиты, которых он наверняка нацеплял тысячи, – не лучшая компания для его дочери. Пока не закопаны кишки животного, угроза заразы сильна. И если, не дай бог, с ребенком что-то случится, Шиада этого ему никогда не простит. Да и сам тоже.

Мужчина кликнул слугу, велел ему готовить ванну. Оруженосец помог снять местами драную одежду и отмыться. Одевшись в чистое подготовленное платье, Берад вскинул брови – не столько из удивления, сколько по привычке.

– Ее светлость знала, что вы возвращаетесь, милорд, – пояснил слуга.

Берад мысленно усмехнулся – он ждал этого объяснения.

В покоях Шиады сидела служанка, качавшая колыбельку с его дочерью почти трех месяцев отроду. Самой Шиады не было.

– Где госпожа? Разве она не спит?

Служанка покачала головой:

– Ее светлость в комнате для молений, господин.

Берад кивнул на дверь, и женщина вышла. Сел рядышком с колыбелью, неотрывно глядя на дочь. Принялся качать, о чем-то размышляя. Вскоре девочка открыла глазки, и Берад увидел в них отражение своих, таких же зеленых. Однажды он спросил Шиаду, останутся ли они такими навсегда. Женщина ответила, что у маленьких детей цвет глаз часто меняется.

Берад взял малышку на руки, поднес к лицу и тихо проговорил:

– Мама ошибается, у тебя глаза навсегда останутся зелеными-зелеными, как молодой весенний луг после дождя. Я знаю.

Он услышал тихий смешок позади себя, обернулся и улыбнулся в ответ. Ну конечно, конечно, это Шиада, кто еще во всем герцогстве, во всем Иландаре, мог так бесшумно ходить и затворять за собой двери? Женщина приблизилась к мужу вплотную, положила голову ему на плечо, глубоко и проникновенно вздохнула. Берад радовался таким моментам с ликованием в сердце, чувствуя, как в душе расцветают все летние цветы, сколь бы коротки ни были мгновения, когда Шиада становилась мягкой.

Женщина подняла голову и, заглянув мужу в глаза, спросила:

– Ты правда любишь ее?

Берад слышал в голосе как тревогу, так и удивление. Он сам от себя не ожидал, что будет так любить дочь. Отец воспитал в нем твердое убеждение, что радоваться и любить нужно только сыновей – дочери представлялись Грею чем-то лишним, несущественным, не стоящим родительского внимания. Если растет с милой мордашкой, можно попытаться потом поприличнее сбыть с рук, а нет – то как можно раньше стоит отправить в монастырь.

Едва Бераду сообщили, что он стал отцом прехорошенькой девочки, он мгновенно решил, что будет заботиться о ней не хуже, чем о мальчике. Это ведь дочка жрицы из династии Сирин. Для Шиады этот ребенок свят, и поэтому Бераду не суть важно, какого он пола. Но по-настоящему все равно стало Лигару тогда, когда он впервые взял малышку на руки.

Берад прямо посмотрел в ответ.

– Конечно, люблю. Это же мой ребенок, моя кровь и плоть. И родила ее, помимо всего, любимая женщина. – Он коротко поцеловал жену и вернулся к дочери. – Тайрис, – прошептал он малютке и запечатлел поцелуй на хрупком детском челе, покрытом «отцовскими» темными волосами. Шиада подумала, что, справедливости ради, это ее плоть и кровь, но решила промолчать.

В самые скорые сроки после родов Шиада получила письма с поздравлениями из Мэинтара, дома ее братьев, и Кольдерта, столицы Иландара. Больше всех родственников появлению на свет маленькой Тайрис радовался Кэй. Сложно было сказать, что именно вело молодого герцога, но все свободное время он посвящал сестре, с которой его разделяли больше двадцати прожитых зим и разные матери.

На другой день Берад сидел за делами в своем кабинете, когда его внимания попросил Ганселер, начальник стражи.

– Ваша светлость, в замок прибыл путник, он говорит, что привез послание со Священного острова для нашей госпожи. Но, дабы отдать должное этой, как он сказал, христианской традиции почитания и не навредить герцогине, он просит вас принять его.

– Он так сказал? – Берад от возмущения выронил лист бумаги, который держал прежде.

– Я передал слово в слово, как он просил.

Так он еще и попросил об этом? Настроение у Берада упало сразу.

– Покарай, Боже, весь этот сброд, – от всего сердца буркнул Лигар и велел проводить к нему посланца.

Несколько минут спустя с поклоном вошел Сайдр.

Любому, кто знал верховного друида Таланара в молодости, хватило бы одного взгляда. Но и тем, кто застал Таланара только в его почтенном возрасте, как, например, Бераду, тоже не составило труда определить, что Второй из жрецов как две капли воды похож на родителя. Под одеждой угадывалось тонкое пропорциональное сложение в меру длинного сильного тела; резкие черты остроскулого лица, заросшего щетиной, темные прямые брови, нос – как непреклонная преграда, с широкими крыльями, и характерный для всех Тайи рот – крупноватый, с узкими губами – придавали облику какую-то непоколебимость и ясность. Черные волосы спускались до подбородка и слегка покачивались в такт размеренной поступи жреца, как и зеленый плащ, скрепленный пряжкой в виде змея. Он был молод, но в руке у него, так же как у величественного отца, был посох из орешника.