Книга Шолохов - Андрей Воронцов

— Это к делу не относится, — перебил его Сталин. — При чем тут Шолохов? Евдокимов ко мне два раза приходил и требовал санкции на арест Шолохова за то, что он разговаривает с бывшими белогвардейцами. Я Евдокимову сказал, что он ничего не понимает ни в политике, ни в жизни. Как же писатель должен писать о белогвардейцах и не знать, чем они дышат?

Гречухин еще что-то хотел сказать в свое оправдание, но Сталин остановил его:

— Ваша точка зрения ясна. Послушаем начальника Вешенского отделения НКВД. Товарищ Лудищев! Вы знали о задании, якобы полученном Погореловым от Гречухина и Когана?

«Лука Мудищев» молчал, вытянув руки по швам, — его взяла такая оторопь, что он слова вымолвить не мог. Потом, едва ворочая языком от испуга, он все же сказал:

— О задании Погорелова я ничего не знал… Про анонимки на Шолохова знал, сам читал их немало…

— Но вот говорят, что вы с наганом в руках допрашивали казаков и требовали от них показаний на Шолохова, — продолжал Сталин.

— Нет, этого не было, — прохрипел багровый Лудищев.

Сталин проницательно посмотрел на него, потом отвернулся.

— Садитесь.

Тут с решительным видом попросил слова Коган. Сталин кивнул ему. Коган вскочил и выпалил:

— Я тоже считаю, что это — провокация! Я с Погореловым никогда не разговаривал и никогда его не вызывал, ни на каких квартирах с ним не встречался…

Иван поднял руку.

— Подождите! — прервал Сталин Когана. — Что вы хотели сказать, товарищ Погорелов?

— Товарищ Сталин! Они вам неправду говорят… У меня вот книжечка, в которой рукой Когана написан адрес конспиративной квартиры, где я с ним встречался.

«Ну, Иван, ну, голова! — восхитился Михаил. — А я-то и не придал значения, когда он мне эту страничку показывал! Вот уж сыщик так сыщик — высшей пробы!»

На Когана было жалко смотреть. Лицо его покрылось холодной испариной. Сталин подошел к Ивану, взял книжечку, внимательно посмотрел на схему и подписи под ней.

— Вы сами попросили Когана это написать, товарищ Погорелое?

— Да, — усмехнулся Иван, — сказал, что не знаю города.

— Хорошая работа, — кивнул Сталин и повернулся к Ежову: — Учитесь.

Он направился к Когану:

— Это ваш почерк, товарищ Коган?

— Мой, — едва слышно сказал Коган.

На лице Гречухина промелькнул ужас.

— Нам давно известно, что они говорят неправду, — сказал Сталин вешенцам. — Вы не финтите, Коган, правду говорите. Правильно говорил товарищ Погорелов?

Коган долго молчал. В кабинете стояла грозная тишина.

— Товарищ Погорелов говорил правду, — наконец выдавил из себя Коган.

— Значит, вы с Гречухиным говорили неправду?

— Да, — повесил голову Коган.

— А что скажет товарищ Щавелев?

Щавелев откашлялся.

— Мы действительно производили разработку по товарищу Шолохову… В целях его же безопасности… чтобы изолировать от врагов…

— Вы согласовывали свои действия с товарищем Ежовым?

Щавелев, подавленный сокрушительным фиаско Когана и понимая, что их бравая чекистская квадрига стремительно превращается в четверку козлов — козлов отпущения, глухо сказал:

— Операции такого рода обязательно согласовываются с товарищем Ежовым.

— Никаких указаний я им не давал и впервые об этом слышу, — тут же заявил Ежов.

Сталин подошел к своему столу и стал перебирать бумаги.

— Вот подписка, взятая Гречухиным у Погорелова, — сказал он и зачитал: — «В случае разглашения кому-либо данного задания подлежу расстрелу без суда и следствия». Товарищ Гречухин! А что это значит: «кому-либо»? К примеру, мог ли бы Погорелов открыться партийному руководителю области товарищу Двинскому?

Гречухин беспомощно пожал плечами:

— Очевидно, нет… Партийные руководители работают в «тройках», но не допускаются к оперативной деятельности.

— А товарищу Ежову?

— Конечно, — сказал Гречухин. — У нас нет тайн от товарища Ежова.

Во взгляде Ежова, направленном на Гречухина, засветилась злоба. Он стал похож на страшного сказочного карлика.

Сталин улыбнулся чему-то, кивнул.

— Но, очевидно, у вас есть тайны от меня, — промолвил он. — Ведь я тоже всего лишь партийный руководитель, как и товарищ Двинский. Не так ли, товарищ Гречухин?

Челюсть Гречухина отвисла. Казалось, его сейчас хватит кондратий.

— Т-товарищ Сталин…

— Впрочем, можете не отвечать, — продолжал Сталин. — Я уже понял, что не вхожу в число облеченных вашим доверием людей. Товарищ Ежов! Почему вы берете такие странные подписки? Это не подписка, а запугивание людей.

— Мы таких подписок в аппарате НКВД не утверждали, — ответил Ежов, не глядя на ростовскую четверку. — Существует типовая подписка, о которой говорил товарищ Погорелов.

— Значит, эта подписка неправильная?

— Да, товарищ Сталин, неправильная.

— Я сколько раз говорил и предупреждал вас, товарищ Ежов, что избиваются лучшие люди, но вы ничего не делаете, чтобы прекратить это безобразие.

Ежов, которому Сталин говорил и такое, и прямо противоположное, молчал. Тут Молотов, видимо, имевший зуб на Шолохова еще с той поры, когда по его воле отдал вешенцам сотни тысяч пудов хлеба, предназначенных для продажи за границу, решил прийти на помощь Ежову.

— Мне непонятно, — сказал он, — почему вы, товарищ Погорелов, как чекист запаса ничего не сообщили об этой истории товарищу Ежову?

Погорелое хотел ответить, но Сталин его опередил:

— Что тебе тут, Молотов, непонятно? Человека запугали, взяли какую-то дикую подписку. Погорелов правильно делал, что никому не доверял. Встань ты на его место. Ты тоже никому бы не доверял. Погорелов действовал правильно. Есть предложение кончать. Все ясно. Вас много, — сказал он, обращаясь к Ежову и ростовчанам, — а Шолохов у нас один. Погорелов — честный человек, по глазам видно, честно говорил. А вот вы, товарищ Луговой, поступили неправильно. Звонил мне Двинский и сказал, что секретарь Вешенского райкома партии уехал в Москву и ничего не сказал ему. Это нехорошо, вы грубейшим образом нарушили партийную дисциплину. Вы должны были спросить разрешения у Двинского или в ЦК партии.

Луговой встал и сказал:

— Свою вину я признаю. Но тут был исключительный случай. Речь шла о жизни и смерти дорогого для меня человека. Только неожиданный наш отъезд спутал карты его врагов. В Москве его уже не могли тронуть, он был уже под вашей, товарищ Сталин, защитой.

Сталин повернулся к Михаилу: