Книга Горький без грима. Тайна смерти - Вадим Баранов

О предсмертном завещании Благина в газету «Сервиль-Мандьяль» читатель написал 25 сентября 1935 года. Ссылался автор письма на парижскую газету «Возрождение» от 12 числа того же месяца. А та в свою очередь адресовала интересующихся к газете «Меч», издающейся в Варшаве… На этом, слава Богу, цепочка обрывалась, но в сознании многих невольно мог возродиться старый каламбур: где начало того конца, которым оканчивается начало?

Комментатор публикации в журнале «Источник» справедливо ставит вопрос: если возник документ, недвусмысленно и бескомпромиссно порочащий все то, что происходило в стране победившего социализма, то как бы следовало поступить с автором? Посмертно таких «врагов народа» предавали анафеме, а репрессиям незамедлительно подвергались все члены семьи. Ввели даже такой термин: ЧСИР (член семьи изменника родины).

Что же произошло с родными Благина? Сколько времени провели они на Лубянке, прежде чем оказаться где-нибудь на Колыме? Нисколько! Вдове и дочери были назначены персональные пенсии, а дочь получила возможность учиться в вузе и окончить его… Кстати, обе решительно отрицали, что автором этого письма является Благин: по их мнению, все, начиная с содержания и кончая стилем, не соответствовало его личности. Впрочем, как мы отлично понимаем, слово родственников в таком случае не может быть признано решающим аргументом. Последний вердикт выносит суд. А в истории с крушением такого масштаба следствие было свернуто почему-то довольно быстро, так и не опровергнув версию о лихачестве и не выдвинув ничего в противоположность ей.

Итак, что же — тупик?

…В биографии любой личности (и Горький тут не исключение) есть такие моменты, которым невозможно дать исчерпывающего толкования из-за недостатка фактов. Вроде бы цепь вяжется звено за звеном. Но вдруг обнаруживается зияющий провал, и перед нами уже не цепь, а ее куски, не способные выдержать ту нагрузку, которую выдержала бы она, если бы… Однако звена, а то и нескольких — не хватает. Но зато какой простор для гипотез, версий, предположений! Кое-кого хлебом не корми, и никаких звеньев недостающих им не надо, лишь бы соорудить что-нибудь посенсационнее…

Что ж, получается, что серьезному исследователю, привыкшему выводы возводить на прочном фундаменте, в основе которого кирпичи фактов, — такому исследователю остается лишь тяжко вздохнуть и двигаться дальше, оставив за спиной провал, или вовсе сворачивать на другую дорогу?

По поводу сходной ситуации великолепно высказался как-то Солженицын: «…Художественное исследование по своим возможностям и по уровню в некоторых отношениях выше научного. Художественное исследование обладает так называемым тоннельным эффектом, интуицией. Там, где научному исследованию надо преодолевать перевал, там художественное исследование тоннелем интуиции проходит иногда короче и вернее».

И тут приходится выйти за рамки «чисто авиационной проблемы» и поставить рядом две личности, которые никогда не встречались, но которых вот таким неожиданным и странным образом связала судьба, — Благина и Горького.

Что мы знаем о летчике? Происходил из состоятельной офицерской семьи. Революцию принял и даже вступил в партию. Но вскоре был исключен из ее рядов как ненадежный элемент. Очевидно, исключение летчик принял как акт, оскорбительный для себя. Политическое недоверие или породило, или резко усилило критическое отношение Благина к происходящему вокруг. Как и любой думающий человек, он видел, что в стране творится множество безобразий, прикрываемых высокими лозунгами или сопровождаемых соответствующей газетной шумихой. В сознании понимающих такая пропагандистская шумиха, приобретавшая зачастую упрощенно-прямолинейные формы, наоборот, активизировала критицизм по отношению к происходящему. Слова партии все больше расходились с ее делами.

Среди близких людей Благин не стеснялся в выражении своих умонастроений. Видимо, он не знал о безотказно налаженной к тому времени системе стукачества и доносительства.

Родственники с какого-то момента знали, что к Благину приставлен некто в качестве соглядатая из ведомства на Лубянке. Производивший отличное впечатление, компанейский мужик, умевший поддержать любой разговор и в застолье, и наедине, он аккуратно выполнял полученное задание. Досье на Благина росло. Забегая вперед, скажем, что впоследствии этот стукач дошел «до степеней известных» — стал генералом. Согласимся, далеко не каждый доносчик, а только выполняющий особо важные задания и облеченный полным доверием властей, мог быть облагодетельствован таким образом.

Переключимся теперь на Горького. Как уже говорилось, после убийства Кирова он вступил со Сталиным в конфликт, принимавший все более необратимый характер, в конфликт внутренний, подспудный, не находивший внешне очевидных форм выражения, такой, о котором большинство и не догадывалось.

Изощренный и коварный психолог, Сталин в принципе не принимал никакого сопротивления своим идеям, потому что знал: случись неудача — никто теперь не решится обвинить в ней его. А еще потому, что у него всегда была в запасе кандидатура того, на кого можно возложить груз ответственности за провал. Хозяин идеально просчитывал все варианты.

Время шло. От методов постепенного давления на Горького надо было переходить к действиям устрашающего характера. Первым из них стало «устранение» Максима, умершего год назад, в мае 1934 года.

Через Крючкова Сталин знал решительно обо всем, что происходило в бывшем особняке Рябушинского. Знал и о давнем увлечении Максима авиацией. И о том, что он не раз ездил на авиационный завод смотреть, как собирают крупнейший в мире самолет «Максим Горький».

Первым, кому пришла идея строительства этого гиганта, был М. Кольцов. Его связывали с Горьким, несмотря на огромную разницу в возрасте, самые теплые дружеские отношения (не говоря уже об отношениях деловых: М. Кольцов был крупным издательским деятелем и часто советовался с Горьким по многим вопросам). Выдвинул эту идею Михаил Кольцов в печати еще осенью 1932 года, в дни 40-летия творческой деятельности Горького.

Журнально-газетное объединение, которое возглавлял Кольцов, сразу подхватило идею своего руководителя. Был сформирован специальный комитет, в который вошли видные деятели науки, культуры, промышленности. В короткий срок на строительство самолета «Максим Горький» была собрана большая по тем временам сумма — 6 миллионов рублей.

Название авиагиганта — в честь отца — рождало у сына чувство причастности к самолету. Мог ли он не говорить на эту захватывающую тему с отцом? Могла ли не родиться у него, как, впрочем, и у любого другого на его месте, мечта полететь на нем? Может, даже первым рейсом!

Испытать это счастье не пришлось… Авиагигант впервые пролетел над Красной площадью 19 июня 1934 года, а совсем незадолго до этого, 11 мая, Максима не стало…

Смерть сына потрясла Горького. Перед глазами не раз, и даже в самые неподходящие моменты, возникала тягостная предсмертная картина. «Авиатор» Максим бредил. А мерещился ему какой-то аэроплан. Уверял: если прищуриться, можно увидеть его очертания. На папиросной коробке слабеющей рукой чертил силуэт самолета и что-то говорил о его конструкции.