Книга На стороне ребенка - Франсуаза Дольто
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы видим, насколько моральный крах «образца» переживается детьми тяжелее, чем крушение брака между родителями, когда отцы увиливают от ответственности, не хотят ни жить с ребенком, ни оказывать его матери материальную поддержку. В этом последнем случае дети выглядят заброшенными и не могут преуспеть в жизни: они неудачники, потому что их отец проявил себя как неудачник. И не потому, что развелся, а потому, что повел себя безответственно и бессловесно по отношению к их матери. Они словно говорят вам: «По мне, лучше бы он умер; если бы он умер, он бы не был неудачником; если бы он умер, он бы просто был побежден законами жизни. Но он жив и он неудачник, поэтому я могу отождествлять себя только с неудачником; а если бы он умер, я мог бы собраться с силами и пойти дальше».
Родители, учиняющие над ребенком «самоубийство»
Родители толкают ребенка на самоубийство, чтобы отомстить своим собственным родителям. Это подтверждает пример шахтерского ребенка, чье автобиографическое свидетельство написано скальпелем: «Мое рождение было нескончаемой комой. Эта кома продлилась девятнадцать лет. Девятнадцать лет изгнания из себя. И если по паспорту мне двадцать девять, то сам я считаю, что мне только десять. Мое детство мне неведомо. Иногда оно представляется мне в виде чужой страны, отданной на разграбление. Все эти годы «они» убивали меня моими руками, и единственным моим сопротивлением было саморазрушение…»
Люди не думают о том, какой отзвук найдут их речи и поведение в маленьком ребенке, потому что обычно они полагают, что ребенок пребывает в зачаточном состоянии – вроде личинки. А личинке можно наносить любые раны, потому что гусеница не имеет в их глазах никакой ценности. Они ведут себя так, как будто восхищающая их бабочка не имеет к этой гусенице ни малейшего отношения. Биологическая бессмыслица! На самом деле любое пагубное воздействие на личинку потенциально вредит мутирующему существу, и грядущая бабочка окажется неудачной.
Цель античных жертвоприношений состояла в том, чтобы служить социальной группе, испытывающей затруднения. Может показаться, что в нашей ментальности отсутствует само понятие об искупительной жертве, о принесении в жертву. Однако тему жертвоприношения сегодня можно отыскать в семейной группе. Когда один из членов семьи находится в определенной регрессии, другие пользуются этим, чтобы установить определенный порядок, завязать узы солидарности, «попасть в рай», выйти в святые, обрести равновесие в конфликтах.
Дебил, сумасшедший, правонарушитель тоже приносит пользу группе. Это доказывает опыт a contario[171]: как только удается помочь слабому, неполноценному, отверженному обрести автономию, все вокруг него начинает разваливаться. Часто члены семьи ощущают равновесие только в том случае, если связаны между собой как винтовки, составленные в кóзлы: они держатся стоймя, потому что опираются друг на друга; выньте одно ружье – и все остальные повалятся. В результате такой взаимозависимости бывает трудно обрести автономию не только по отношению к тем, с кем вы воспитывались, особенно в семейной группе, но и в любой другой случайной маленькой группе людей. Те, кто изучает психологию групп, знают, что через два, три, от силы четыре дня в группе появляется определенная сплоченность. Я два раза совершала кругосветные путешествия, и оба раза удивительно было наблюдать, что через несколько часов все роли оказывались распределены, все шахматные фигуры расставлены. Пассажиры усваивают определенную манеру вести себя по отношению друг к другу. Нужно, чтобы среди них оказались авантюристка, забавник, простофиля, вечно попадающий впросак, и неизменный ворчун. Артистов на эти роли может быть не двое и не трое, и, если бы на корабле не оказалось именно этого человека, его роль взял бы на себя кто-нибудь другой. В обществе каждый должен занимать свое место. Это поразительно. Такое распределение ролей не навязывается сверху. Это равновесие, которое рождается из отношений между людьми. Вероятно, эти амплуа соответствуют древнейшим архетипам. В своде языческих богов каждому человеческому типу соответствует его мифический представитель. Причем в обыденной жизни, после путешествия, каждый из этих людей может и не играть эту роль.
Почему это необходимо для равновесия группы? Часто равновесие существует за счет кого-то, кто играет роль жертвы. В случае кругосветного путешествия группа может выбрать себе козла отпущения. Но людям, пожалуй, все-таки хочется, чтобы все прошло мирно. Каждый выбирает себе амплуа добровольно. Никому не навязывают линию поведения. Он сам, хоть и бессознательно, выбирает себе роль. И если другие признают, что он с ней справляется, он будет играть эту роль до конца путешествия.
Часто равновесие существует за счет кого-то, кто играет роль жертвы.
Плохих и хороших ролей не бывает, все роли динамичны: есть роль отверженного, роль человека, ратующего за физическую подвижность, роль любителя вкусно поесть, роль человека, выстраивающего остальных по порядку перед выходом, обеспечивающего для всех такси… Обольститель и ворчун, и непременный лодырь, заставляющий других себе прислуживать, и вездесущий и все успевающий деятель, полный энергии. Почему не бывает трех авантюристок? А вот не бывает, загадочная особа на амплуа авантюристки всегда одна. Точно так же всегда найдется и больной – тот, кому всегда нездоровится, у кого аллергия, кто идет к себе в каюту полежать.
Накануне прибытия все удручены предстоящей разлукой. Эти кругосветные путешествия суть временные перерождения. В это время кажется, будто существуешь более интенсивно. То же самое наблюдается у членов разных ассоциаций, организующих совместный week-end.
Люди испытывают спонтанную потребность в психодраме[172], коль скоро не разрешили сами для себя то, что можно было бы выявить с помощью индивидуального психоанализа.
Чего можно ждать от индивидуального лечения? Что в конечном счете человек все же сможет играть игру, хотя и не веря в нее. Хорошо известно, что все мы – результат какой-то истории, но как бы она ни была болезненна, все же человек страдает от нее меньше, чем в случае, если он не проделал курс психоанализа и, будучи взрослым, сердится на своих родителей и выясняет отношения с братьями и сестрами. После психоаналитического лечения человек уже не скован собственной ролью и с удовольствием играет свою игру. Но он не относится к роли равнодушно. Просто он не вкладывает в нее страсти. Для человека, прошедшего психоаналитический курс, либидо не устремлено на укорененные, повторяющиеся процессы.
Про иных людей говорят: «Он гораздо менее чувствителен к фрустрациям». А что такое фрустрация как не сознание, что в детстве тебя поощряли меньше, чем другого, как не ущемленность из-за общего порядка вещей, из-за детского бессилия, из-за того, что ты был таким, а не другим, что не был сыном соседа, который на вид казался добрее, чем твой собственный отец, и т. д. После анализа человек видит в этом лишь случайные и не очень важные обстоятельства, которые, конечно, в свое время структурировали его личность, но воспоминание о них не причиняет ему никакой боли – прошлое словно заволакивается дымкой, к которой не примешивается сладостная ностальгия. Жизнь в группе пробуждает эту ностальгию; это оказывается занятной игрой. Человек уже не может быть ни плохим игроком, ни хорошим. Он просто игрок. Он входит в группу, а его либидо привязано лишь к настоящему, к тому в сегодняшнем дне, что готовит день завтрашний.
