Книга Из серого. Концерт для нейронов и синапсов - Манучер Парвин

– Не говори мне, что уже утро, – зеваю я в ответ.

– Только полночь.

– Всего лишь полночь? У меня такое ощущение, что я на этом неудобном диванчике провёл целую неделю.

Я распрямляю ноги и пытаюсь разработать руку, которую свело от долгого пребывания в неудобном положении. После сообщения Джульетты о нашем ребёнке, откровения не менее зловещего, чем любое в любом священном тексте, я не мог оставить Джульетту. Тем не менее я не мог спать в её постели. И таким образом я, молча рыдая, заснул у неё на диванчике.

– Я тебе говорила, что тебе совсем необязательно спать здесь, – замечает она.

– А я тебе сказал, что так будет лучше, – отвечаю я.

– Как лучше? – спрашивает она.

Я издаю стон, тру спину, которая болит, и говорю:

– Мне трудно поверить, но у меня не осталось возражений.

И таким образом я позволяю Джульетте отвести себя за руку в её постель. Но я отказываюсь раздеваться.

Я засыпаю, лёжа на спине и чувствуя себя окоченевшим трупом, которому очень неуютно, я лежу настолько близко к краю кровати, насколько могу. Час спустя я просыпаюсь от боли во всём теле, оно ещё не отошло, но просыпаюсь я на середине кровати, свернувшись и прижавшись к Джульетте. До того, как я успеваю подвинуться, она поворачивается ко мне и кладёт голову мне на грудь.

Мне спокойно и комфортно, и одновременно я чувствую возбуждение от тепла и сладости её тела. Одновременно чувствую страх и желание. Я чувствую себя укрощённым и диким, словно меня воспитали волки. Я хочу снять с неё пижаму и снова заняться с ней любовью, снова и снова, пока не буду мёртвым от усталости. В конце концов самцы некоторых видов умирают сразу же после спаривания.

В моей сонной агонии я спрашиваю себя: что всё-таки такое инцест? Этим словом на самом деле можно описать наш союз с Джульеттой? Мне не хватает её тела, как пустыне Соноре дождя. Как всем испытывающим жажду животным и растениям в пустыне не хватает дождя. Как камням и песку не хватает дождя. О, как мне её не хватало! О, Боже, какой болезненной может быть потеря!

Джульетта никогда не была мне дочерью. Мне нравится, когда она сворачивается рядом со мной и прижимается ко мне. Меня охватывает неудовлетворимая похоть к ней. Она чувствует все мои эмоции. Кажется, она чувствует все нейротрансмиттеры, работающие у меня в мозге. Наши разумы выравниваются друг с другом, словно настроенные на волну друг друга невидимыми силами бытия. Мои глаза видят излучение сильной похоти, исходящее из её тела. Мои уши слышат сладкий звук волн, когда она что-то шепчет мне. Моя лимбическая система резонирует в ответ на эмоциональный подъём внутри неё. Я знаю, что Джульетта чувствует то, что чувствую я, и что наша мистическая связь, которую нельзя отрицать, побеждает.

Нет, она никогда не была мне дочерью. Я бессилен. У неё вся сила, или она сейчас берёт всю силу и власть себе. Власть над тем, что правильно и что неправильно; власть над красотой и уродством; власть над законом и Богом. Она мне не дочь.

Потерянный в бредовом состоянии или беспамятстве, я внезапно чувствую её влажное дыхание, которое соединяется с моим дыханием. Я чувствую нежное прикосновение её губ к моим губам. Мой язык находит её язык. Мои пальцы находят её голый горячий живот. Её пальцы находят пуговицы на моей рубашке и пряжку ремня. Мои пальцы находят путь внутрь её, чувствуют её сладкую пульсацию внутри. Её пальцы находят мою плоть. Мы занимаемся любовью с нежной яростью, чтобы напомнить нам о нашей любви и забыть о трагедии, которую навязала нам судьба, это и наше подчинение ей, и наше восстание против неё.

Джульетта предлагает приготовить мне завтрак. Но я знаю, что она имеет в виду под завтраком. Она имеет в виду миски с холодными хлопьями, залитыми холодным молоком. Поэтому завтрак готовлю я. Я разбиваю яйца, добавляю мелко нарезанный лук, сладкий красный перец, помидоры, куркуму, свежесмолотый чёрный перец, соль и немного перца халапеньо для дополнительной пикантности. Мы едим молча, как супружеская пара, состоящая в браке пятьдесят лет. Каждый звон наших вилок звучит так громко, как японский гонг.

Наконец Джульетта набирается смелости поднять вопрос, который должен быть поднят.

– Разве ты не считаешь, что нам лучше обсудить то, что мы собираемся делать по этому поводу?

Внезапно у меня в сознании начинается такое бурление, которое я чувствовал в животе, когда получил пищевое отравление в Нью-Йорке. Я чувствую, будто меня пронзают и разрывают изнутри пули, они разрывают то, во что я верю, и мою личность. «Этот повод», про который она говорит, остаётся всё тем же, который существовал и прошлой ночью. Это маленький набор быстро делящихся клеток у неё в матке. Кем будет этот ребёнок – моим сыном или моей дочерью? Моим внуком или моей внучкой? Мои аксоны и синапсы сопротивляются передаче этой информации, поэтому накаляются докрасна, как искривлённые проволоки в тостерах, сопротивляющиеся потоку электричества.

– Да, наверное, лучше обсудить, – говорю я, прилагая усилия, как парализованный человек прилагает усилия, чтобы что-то сказать, я будто пытаюсь убрать причину своего паралича словами. Затем я становлюсь самим собой и бормочу, словно разговариваю сам с собой: – Всё правильно. Ничто не появляется из ничего и не исчезает в ничто. Всё появляется из будущего или исчезает в прошлом, но всё здесь и сейчас, от вечности до вечности.

Она смотрит на меня так, словно я только что превратился в звероподобного человека прямоходящего или гуру из галактики Андромеды. Я знаю, что уклоняюсь от вопроса. Я знаю, что моя реакция – это не та реакция, которую она хочет. Я знаю, что она хочет, чтобы я радовался, обнимал её и целовал, чтобы лез на стену в экстазе и дошёл до высшей степени радостного возбуждения, празднуя невероятно хорошую новость, которую она навалила на меня, словно букет из гигантских секвой[62].

Внезапно я понимаю, насколько широка между нами пропасть. Очевидно, что мои табу – это не её табу.

– Этот плод незаконен с огромного количества сторон, – говорю я. – Он также может иметь генетические дефекты. – Убеждённый биографией собственного мозга – или сформировавшегося сознания, я предлагаю единственный выход, который могу найти. – Может, лучшим во всех планах будет аборт.

Я отодвигаю тарелку, чувствуя горькую бессердечность своих слов.

Джульетта не кричит на меня, как я ожидаю. Грустная рациональность у неё в голосе показывает, что она также рассматривала этот неприятный вариант.

– Это не плод, Пируз, – говорит она. – Это наш ребёнок. Это мой ребёнок. Он живой. Он так же законен, как мы, так же законен, как человечество, так же законен, как природа, и более законен, чем Бог. – Затем она добавляет: – Этот ребёнок может быть пророком, который принесёт нам новую надежду и новый дух, и преуспеет! Это может быть апостол ПайяРах, которой ты поделился со мной.