Книга У стен Малапаги - Рохлин Борис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Постоянно нарушается азбука близлежащего, уже воплощённого, вошедшего в стих. Он словно забывает, теряет память.
«Я слово позабыл, что я хотел сказать» (О. Мандельштам).
Это не преднамеренный отказ от поэтической логики. Автор об этом не задумывается, да и вряд ли способен. Он не столько творец, сочинитель, сколько медиум.
Житейское начало, как более ему близкое, противостоит поэтическому. Или находится в скрытом диалоге. Скрытом не только от читателя, но и от самого поэта. Сам же он наивно и чистосердечно, как ему кажется, избегает его, пытается от него — житейского — увильнуть, чтобы избежать цензорского глаза читателя, ввести его в заблуждение. Он имитирует стихийность восприятия, сознания, мысли и, наконец, стиха.
Этот скрытый диалог житейского с поэтическим и есть содержание его поэзии. Его неосознанность автором есть одно из условий существования последней.
Поэзия сочиняется мимоходом, походя. Для поэта важен, более того, необходим элемент необязательности. Речь идет не о свободе выбора, а о «стиховой безответственности», без которой он не смог бы и писать.
Необязательность первой строчки влечёт за собой необязательность остальных. «Факультативность» как принцип поэтического строительства очень важна для поэта. Именно этой строки, строфы могло не быть. С точки зрения наблюдателя. Стихотворение осталось бы, но пишущий не сохранился.
Это — не описка, не оговорка, это — система, в рамках которой поэт только и может творить. Системность письма, пока еще неосознанная, не ставшая приёмом. Точнее, уже приём, но не автоматизированный, «свежий». При таком способе письма всегда существует опасность превращения поэтической случайности, неосознанного открытия в отработанный механизм сочинительства полузарифмованной пустоты.
На сегодняшний день эта опасность поэту не грозит.
Поэзия С. Штурца раскачивается между югом и севером, между Одессой и Петербургом, между одесскими впечатлениями и переживаниями ребёнка и петербургскими — взрослого. Преимущество на стороне юности, ребёнок довлеет. Множество ассоциаций, «превращённых» мелочей быта оттуда.
Северная Пальмира тоже присутствует, но в качестве «младшего брата». «Серебряный век» поэту чужд, да и «золотой» не близок. «Ближе» Пригов, Кузьминский, поэты кузьминской «Лагуны» или, скажем, такой «мастер культуры», как Драгомощенко. Добавим, он любит поэзию Сергея Вольфа. Речь не о влияниях, речь о склонностях.
В стихах С. Штурца образы разбегаются, как «разбегаются галактики», и требуется усилие для их «распознавания». Опять же это не преднамеренная, не плановая, не заданная хаотичность. Это единственно возможный для поэта способ высказывания.
Поэзия ныне, шире, изящная словесность, мало востребованы, реально, не востребованы вообще. Стихи Сергея Штурца, поскольку они, увы, принадлежат поэзии, — с некоторыми оговорками и маргинальными замечаниями, — вряд ли будут востребованы. Разве что критиками и пародистами.
— Скучно на этом свете, господа!
Н. В. Гоголь. «Повесть о том, как поссорился
Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»
Любой номер любого журнала — явление коллективного сознания. Априорное положение, в комментариях не нуждается. Дело в уровне, степени концентрации сознания. Ответ дают тексты. Слова, предложения, абзацы. Буквы и их сочетания и есть свидетельство нашего коллективного сознания или отсутствия такового.
Современного читателя можно сравнить со старателем, разрабатывающим оскудевшую золотоносную жилу, или с ныряльщиком за жемчугом на большую глубину. А, вот, нашёл! Прелестная строчка, строфа, фраза, пленяющая своей завершённостью, внутренним ритмом, богатством аранжировки.
Как-то одна знатная литературная дама учила меня, что есть роман. Оказалось, что он лепится, — в самом замечательном смысле этого слова, — как лепит скульптор Владимира Ильича или Сократа. У каждого романа три источника, три составных части: сюжет, секс, жестокость. Соблюдая почти классическое триединство — сравни: единство времени, места и действия, — рождается роман, с заглавной буквы «Р». Или р-а-а-м-а-н. На чей вкус.
А уж рассказ, по мнению Стивенсона, любой написать может. Было бы желание, время да чернила. И здесь три условия, только более приятные.
Можно, можно. Вот найти журнал, альманах, литературное обозрение или новое литературное обозрение, готовые опубликовать творение, сложнее. Написать — не проблема, где напечатать?
Альманах «ДО И ПОСЛЕ» тем и замечателен, что он идёт навстречу страсти автора быть опубликованным. Относительность жизни и всего, что в ней происходит, не позволяет издателю пребывать в прострации в ожидании нового Пушкина или Иванова. Он любит жизнь со всеми её «прелестями» и любит авторов, отвечающих ему взаимностью.
У каждой литературной эпохи свой Гринвич. Иногда, правда, «стилёк подправить надо», как говорил мой приятель-поэт о своих «бессмертных» творениях.
Проза, поэзия, публицистика, эссеистика 11-го номера корректна с литературной точки зрения. Корректность письма и содержания, богатство поэтической и прозаической флоры. Поляна, на которой можно её собирать и плести венки или вязать букеты.
Но всегда жаждешь открытий, откровений, чудес. Избыточное, назойливое любопытство и эгоизм читателя. Хочется воскликнуть: «Наконец-то!» Так воскликнул Николай Иванович Ежов, когда за ним пришли. Попадаются, попадаются! И, конечно, в поэзии. Может быть, потому, что сентиментален и готов плакать на любом поэтическом жилете, как сказал В. Маяковский о М. Горьком. Присоединяюсь к рыданиям классика.
Ожидать чуда от современной словесности не приходится. Разве что по наивности. Так, просветы, прогалины. Случайности «стилька».
Г. Маркузе писал об «одномерном человеке». Сейчас можно говорить об одномерном искусстве. Казалось, свобода многомерна и полифонична. Твори! Но она — «вещь в себе», а «одномерный человек» — вещичка для себя. Вместе им не сойтись.
Свобода — хочется сказать «так называемая» — дала в искусстве ядовитые цветочки материально-телесного низа, убожество письма, маслянистую пошлость сюжетов да нахрапистость самовыражения.
То, что было прекрасно у Рабле, в народной культуре, у современников не более чем свидетельство вырождения.
Мне в каждом зипуне мерещится Дантон,
За каждым деревом Кромвель.
(В. Хлебников)
Интересно, что мерещится поэтам нынешним и их персонажам. 11-й номер отчасти удовлетворяет любознательность читателя.
«Маслянистости» в альманахе замечено не было. Скорей всего, это связано с направлением издания. Еврейская мелодия почти не прерывается, напоминая о еврейской трагедии. Высоко взятая нота не позволяет расслабиться.
Я не поклонник журналов с направлением. Однажды, гуляя, увидел роскошную надпись на ягодицах крупногабаритного персонажа с направлением: «Я горжусь тем, что я немец».
