Книга В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора - Анна Уайтлок

В те годы приближенные Елизаветы постоянно испытывали страх. Королева несколько раз находилась на грани смерти, и лишь безжалостные методы ведения следствия, которое возглавляли Сесил и Эссекс, помогали разоблачать злоумышленников. Одновременно Сесил и Эссекс доказывали свою личную преданность королеве, благодаря которой удавалось спасти ее от гибели. Разногласия при дворе, неопределенность с престолонаследием и недовольство английских изгнанников порождали общую атмосферу страха и паники.

Глава 46

Возраст и увядание

«В Лондоне ходят слухи, что королева умерла и ее увезли в Гринвич, но при дворе хранят все в тайне».[1076]Источником слухов считается Уильям Хэнкок, портной и слуга придворного музыканта, который пылко отрицал распространение сплетен. По его словам, он узнал от Джона Роджерса, лавочника из Уайтчепела, что королева больна и из-за болезни ее перевезли из Хэмптон-Корт в Гринвич.[1077]Он уверял, что не говорил о ее смерти; он выражал заботу о ее скорейшем выздоровлении.

Вскоре все разговоры о состоянии здоровья королевы и о потенциальных наследниках престола были запрещены. Нарушителям грозили обвинения в подстрекательстве к бунту и клевете. Когда в феврале 1593 г. пуританин, член парламента Питер Уэнтуорт обратился к Елизавете с петицией, в которой просил назначить наследника престола, его тут же арестовали и посадили в Тауэр. Джон Харингтон, крестник Елизаветы, позже вспоминал, как Уэнтуорт писал из камеры, «чтобы сказать [королеве], что, если она не назовет наследника при жизни, ее тело останется непогребенным после смерти».[1078]Уэнтуорт пробыл в Тауэре четыре года до самой смерти, и все это время не желал хранить молчание на тему престолонаследия.[1079]

В начале 1596 г. доктор Мэтью Хаттон, архиепископ Йоркский, изложил примерно такие же соображения в смелой проповеди, прочитанной при королеве и членах палаты лордов в королевской часовне в Уайтхолле. Сделав краткий обзор английской истории и отдав дань благословенным годам нынешнего правления, Хаттон заговорил о долге Елизаветы перед Богом и народом – недвусмысленно назвать своего наследника. Неопределенность с престолонаследием придавала надежду иностранцам, готовившим вторжение, и порождала страхи перед интервенцией среди подданных; «единственный способ успокоить эти страхи – назначить наследника». Сэр Джон Харингтон впоследствии вспоминал: после того как Хаттон закончил проповедь, все решили, что королева оскорбится и «заявит, что такая проповедь – все равно что соль, брошенная ей в глаза», или, выражаясь словами самой Елизаветы, он все равно что «помахал перед ее лицом саваном, чтобы она выбрала наследника и назвала его имя». Но королева ответила великодушно. Она «предположила, что многие придерживаются такого же мнения, а некоторые, возможно, и подвигли его на такой шаг; она многое приписала его возрасту, положению и образованию; когда же она наконец высказалась открыто, мы все почувствовали себя обманутыми, ибо она очень добродушно и спокойно, не выказывая обиды, как будто она только что очнулась ото сна, поблагодарила его за ученую проповедь».

Но королева еще не сказала своего последнего слова. «Как следует обдумав вопрос и побыв наедине», она отправила Хаттону «язвительное послание», после которого архиепископ долго не знал, «арестован он или еще свободный человек».[1080]

Сильное давление, усугубляемое войной, отсутствием денег в казне, эпидемиями и многочисленными заговорами, осложнялось постепенно проявлявшимися признаками физического увядания Елизаветы. Ее организм стал живым символом уставшей, измученной власти. Когда Елизавета приблизилась к шестому десятку, понадобились срочные и решительные меры, с помощью которых надеялись воссоздать ее прежде моложавую внешность и заверить подданных в ее здоровье и энергии. Джон Клэпэм, слуга Уильяма Сесила, служил при дворе в начале 1590-х гг. и в своих «Наблюдениях» описал то, что видел: «В последнее время, появляясь на публике, она всегда выходила в величественных нарядах, видимо полагая, что украшения ослепят подданных и они не сразу заметят признаки возраста и увядания природной красоты. Но она начала показываться все реже, чтобы ее выходы встречались толпами, для которых редкое зрелище всегда представляет новизну, с большей благосклонностью».[1081]

С возрастом росла и потребность больше следить за образами королевы. Необходимо было преодолеть расхождение между ее слабеющим телом, которое видели лишь ее приближенные дамы, и публичным образом – олицетворением силы и стойкости.[1082]В 1592 г. художник Айзек Оливер создал один из немногих прижизненных портретов Елизаветы – стареющей женщины. Оливеру была дарована редкая привилегия: ему позировала сама королева. Несмотря на ее пылкие возражения, художник поставил ее у окна, чтобы ей на лицо падал естественный свет. Подразумевалось, что портрет станет образцом, который будет храниться в его студии для будущего воспроизведения, поэтому портрет остался незавершенным; художник не прорисовал до конца платье и украшения королевы. Центральным на портрете является лицо, бледное и довольно впалое, с поджатыми губами и живыми глазами. Несомненно, Оливер создал самый яркий, реалистичный портрет стареющей Елизаветы; сама королева сочла его неудачным. Елизавета дала понять Тайному совету, что портреты, нарисованные по этому образцу, неприемлемы, и советники поспешно издали указы, что «всякое сходство с портретом, на котором королева изображена старой и смертной» является для нее «оскорбительным». Подобные изображения следует конфисковывать и уничтожать.[1083]Оливер, должно быть, понял свою ошибку. Королева лишила его своего покровительства и стала искать других художников, способных запечатлеть ее более лестно.

Примерно в то же время, когда Елизавета позировала Оливеру, при дворе приняли Маркуса Гирертса, молодого художника и будущего зятя Оливера. Сэр Генри Ли поручил ему нарисовать портрет королевы в полный рост, дабы увековечить ее визит в его имение Дитчли-Парк в Оксфордшире. Портрет огромен, его высота равна почти 8 футам. Это самый большой парадный портрет Елизаветы. Он как будто предназначен для того, чтобы королева выглядела воплощением нации. Королева стоит на географической карте, словно на земном шаре; каблуки ее туфель упираются в Оксфордшир, где находилось поместье Дитчли. На ней белое платье, обильно украшенное вышивкой и драгоценностями. Она похожа на богиню, ее лицо обрамляет кружевной воротник и вуаль, отделанная драгоценными камнями. Тело ее словно парит между небом и землей; на небе с двух сторон от нее изображены две сцены: слева небо темное и грозовое, справа – безмятежное и спокойное. Елизавета словно успокаивает бурные небеса и символизирует солнце после бури. Как позже сказал о своей крестной Джон Харингтон, «когда она улыбалась, от нее словно исходил чистый солнечный свет, в котором хотелось искупаться… но вскоре внезапно собирались облака, разражалась гроза… и гремел гром».[1084]