Книга Чужая луна - Игорь Болгарин

— Не мешай! Потом! — грубо обрывал он ее и выставлял за дверь.

На третий или четвертый день, изнемогая от бессонницы и усталости, он крупными буквами написал: «Уроки Крыма».

Немного подумав, перечеркнул «Уроки Крыма» и сверху сделал новую надпись: «Требую суда общества и гласности».

Поставив точку, он упал на диван и уснул. Спал больше суток. Проснувшись, наскоро что-то пожевал и отправился на базар. Долго ходил в толкучке, высматривая долговязую фигуру Соболевского. Спрашивал у знакомых, не видел ли кто генерала. И тогда он пошел к нему домой.

Соболевский, увидев его в окне, вышел на порог.

— Входи! Пообедаем!

— Нет-нет! Я — по делу!

— Первый раз вижу человека, который из-за дела отказывается от обеда.

— Ну, правда: мне некогда

— Ну, говори!

— Я написал!

Соболевский удивленно посмотрел на Слащёва.

— Ну, помнишь? Я тебе говорил. Про Врангеля, про себя. Все-все описал, как на духу. Пусть судят.

— О чем ты? Кто пусть судит? И кого?

— Меня. Врангеля. Для чего и написал.

— Та-ак! — сокрушенно покачал головой Соболевский.

— Найдешь время, прочитай! — попросил Слащёв.

— Ну, прочитаю. И что?

— Понимаешь, ты у них когда-то какие-то приглашения печатал. В типографии. Может, договоришься? Немного, штук хоть бы полсотни. А, Саша?

— Как тебя заело! — покачал головой Соболевский.

— Напечатай, Саша! Прошу!

— Ну, что ж… Попытаюсь.

— Только, понимаешь, в смысле финансов, я пока на мели. Но я рассчитаюсь. Ну, пришлют же мне когда-нибудь эти проклятые фунты!

— Не в деньгах дело! По-моему, ты на свою задницу хлопоты ищешь.

— Может быть, — согласился Слащёв. — Но мне нужна эта книжка! Я потом выброшу все из головы. Все забуду. Буду жить, как ты. Индеек стану разводить. Слыхал, мне индюшачью ферму подарили? Хорошая птица. Большие капиталы можно на ней нажить!

— Ну, богатей, богатей! Не пойдешь обедать?

— Нет! — твердо отказался Слащёв и снова попросил: — Ты сегодня же к ним сходи!

— К кому?

— Ну, в типографию. А я завтра с утречка к тебе забегу, узнаю.

Соболевский ничего не ответил, пошел по ступеням в дом. А Слащёв, глядя ему вслед, вдруг подумал: не вернуть ли его Глафире Никифоровне Зизи? То-то радости было бы! Но почему-то стало ее жаль. Он к ней привык. Еще немного — и она станет утехой для его Маруси. Может, позже когда-нибудь? Вот, если книжку Соболевский напечатает, тогда…

И он пошел со двора.

Дня через четыре Соболевский отдал ему тридцать экземпляров аккуратненькой тощенькой книжицы, на обложке которой крупными буквами была напечатана его фамилия. Чуть ниже: «Требую суда и гласности». И в скобках, чуть помельче «Оборона и сдача Крыма». Последняя надпись Слащёва весьма удивила. В рукописи он ее вычеркнул, но Соболевский, внимательно прочтя рукопись, восстановил и эту вычеркнутую Слащёвым надпись.

Со стопкой книг в руках Слащёв отправился в штаб Врангеля.

В коридоре штаба его встретил адъютант Врангеля Михаил Уваров:

— Вы к кому?

— Я на минутку, — взволнованно начал он: — Чтоб Главнокомандующий не подумал, что я за его спиной…

— Вы о чем?

— Вот! — Слащёв протянул Уварову свою книжку. — Я написал. Пусть прочтет. Ни одним словом не слукавил.

— Я не могу это принять, — сказал Уваров. — Обратитесь к начальнику штаба генералу Шатилову!

— Да что вы, в самом деле! — возмутился Слащёв.

— Извините, но мне не велено от посто… — попытался оправдываться Уваров.

— Да! Я совершенно забыл, что я посторонний, — с неловкой улыбкой Слащёв повернулся и пошел по коридору.

Шатилов, с которым он столкнулся в коридоре, тоже не принял из рук Слащёва книжку и тоже тут же скрылся за дверью своего кабинета.

Слащёв какое-то время медленно шел по коридору. Остановился у окна, какое-то время постоял возле него и положил на подоконник книжку. То же сделал и на следующем подоконнике. И на третьем…

Вышел из штаба. Остановился возле часового. Достал еще одну книжку и протянул ему:

— Возьми, браток! Тут про то, как мы с тобой славно воевали.

— Спасибо, ваше превосходительство, — сказал часовой. — Я вас помню. Мы с вами в прошлом годе летом под Каховкой встречались. Вас тогда еще ранило, — и спросил: — Обошлось?

— Обошлось, парень. Все в жизни как-то обходится.

Слух о том, что всем русским, желающим уехать к себе, в Россию, французы окажут содействие, быстро разнесся по Константинополю. А через пару-тройку дней об этом уже знали и в Галлиполи, и в Чаталджи и даже на острове Лемнос, везде, где была размещена эвакуированная из Крыма русская армия.

Ко времени отплытия «Решид-Паши» возле резиденции Верховного комиссара Франции в Константинополе Пеллё собралась большая толпа желающих возвратиться на Родину. Они знали, что сюда, до французской резиденции, Врангель не дотянет свою руку.

Дзюндзя, оказавшийся вдруг помощником по реэвакуации, толкался в толпе и время от времени выкрикивал:

— Токо не надо толпою, як той скот в череди. Не позорьте Рассею. Разбериться по четверо и, если можно, с песней!

— С песней мы по Севастополю!

— А мо по Феодосии! У мэнэ там теща!

— Это бабка надвое гадала. Може, без песни, но под конвоем! — ответил кто-то Дзюндзе из толпы.

Но все постепенно выстраивались в колонну.

— А если с музыкой? — спросил кто-то

— Ще лучшее! — ответил феодосийский.

— А где ты ее возьмешь, тую музыку? — спросил Дзюндзя.

— Труба, бас и барабан есть. Всю войну с нами прошли. Не выкидать же!

— А шо можете сыграть?

— А что скажете! Можно «Интернационал», а можно и «Боже, царя храни»!

— Ну-ну! Без шутков! — рассердился Дзюндзя. — Шо-нибудь интернациональнэ! «Марсельезу» знаете?

— Як «Отче наш»!

— Ну, так вжарьте «Марсельезу»!

И под музыку сиротского оркестра они строем пошли к причалу, туда, где стоял под загрузкой «Решид-Паша».

Уже в порту к музыкантам пристроился гармонист, и «Марсельеза» зазвучала веселее.

Порт заполонили прохожие: женщины, мужчины, старики и старухи, детвора. И по расовому признаку здесь тоже кого только ни было: турки и греки, французы и абиссинцы, негры и китайцы…

— Шо тут празднуют, — подбежал запыхавшийся подвыпивший русский солдат.