Книга Бумажный герой - Александр Давыдов

Мы лишились карнавала, зато, видите, я оказался прав: жизнь сама все разрешила – катастрофа, как и праздник, остались в этом потерянном дне, и наш корабль снова плывет. Не будем же оглядываться в прошлое, оставим его за спиной, – сам-то я к нему прежде относился так бережно, что не шагал по жизни, а будто пятился. Словно прошлое было моей главной заботой. Я, конечно, против беспамятства, но большего попечения заслуживает все-таки будущее. И я вам торжественно клянусь, что больше не потеряю ни одного грядущего дня, которые нас приведут к блаженству. Поглядите, как за окном изящно колышется парк, шелестя листвой, помавая ветками, и свежая рябь игриво проносится по луговым травам. Это полноводный океан жизни бурлит за окнами; чую, как от дальнего острова, еще не видимого за горизонтом, к нам доносится аромат блаженства. Как, друзья мои, вы не чувствуете блаженного запаха, наоборот, ощущаете вдруг пахнувший смрад? Вот и правильно, что именно я капитан, коль у вас нюх только на зловонье. Но ведь и правда чем-то смердит, кажется, вон оттуда. Видите островок слева по борту, в прогале главной аллеи? Дайте-ка приглядеться! Ого, тут какой-то злобный гротеск, там же сплошные свиньи – хрюкают, жрут, гадят, подрывают древесные корни. Как ни скептически я отношусь к нынешней цивилизации, но все-таки ей не приписываю сплошное свинство. Хотя не спорю: чтоб выявить скотскую сущность современного человека, не требуется и волшебной палочки. Ах, по-твоему, это не остров, а наша свиноферма? Значит, мы различно видим окружающий мир: для меня он – волшебство, тайна и символика, а для тебя – не иначе как загаженный скотный двор. Я давно уже заметил, что по натуре ты типичный свинопас, а не романтик. Тебе б не с нами быть, а среди наших тиранов, которые тоже в некотором роде свинопасы, – для нас почти богоравные, – ведь к нам относятся, как к свиньям. Правда, для тирана ты чересчур слезлив и сентиментален.

Моя личность, – или не знаю, как назвать этот привычный конгломерат чувств, ощущений и мыслей, – как я вам уже признавался, не цельна, потому и мир для меня обрывочен; эти сполохи некой реальности проще всего назвать островами. Вот и наш парк с его обомшелыми статуями и цветниками, слишком похожими на надгробия, мне видится островом мертвых. Прошлое тут не умерло вовсе, а длит свое вялое, неполнокровное существование. Подчас оно, будто вампир, питается нашим воображеньем, втирается в душу, старается приманить нашу память, заставив нас печально бдеть у родных могил. Мы вопрошаем своих мертвецов, которые нам способны поведать только о смерти. Лучше быть самым распоследним маргиналом на земле, чем даже царем в обители мертвых. Цель нашего морского похода как раз таки избавиться от мертвечины, только лишь тогда мы обретем блаженство.

Вон там, средь лугов и пажитей, мне видятся островки с разнообразными частицами жизни, – каждый из них в цвету или в упадке. Из этих фрагментов я мучительно создаю цельную картину или, можно сказать, карту мира и очень редко в полноте обретаю себя. Островки ж эти час-то рассеиваются, как дым. А вот на горизонте виденья городов. Какие они маленькие! Но все-таки можно ухватить их общий, а верней, обобщенный облик и смысл. Знаю, что не суждено мне там побывать, коль так и не удалось окончательно выпутаться из родного города, который держит и не отпускает. А когда я попытался из него вывернуться, как из надоевшего сновидения, то взамен или вдобавок получил этот глухой, немой санаторий для потерянных душ. Однако склады памяти изобильны, она, будто птичка, склевывает все крохи знаний, – так что дальние города вдруг оказываются под рукой. Ну если и не совсем под рукой, то в горизонте воспоминаний о возможном, но несбывшемся. Как и история, во мне живет также и культурная география. Никогда не был в Париже, но могу мысленно прогуляться по всем его улицам, слыша его терпкий, эклектичный запах. Во мне живет старый Иерусалим, с его узкими путаными улочками подобный хитроумному лабиринту; гордый Рим, многослойный, как наша память; туманно-романтический Лондон; грандиозный и хищный Нью-Йорк, распространяющий свою злую ли добрую мощь по всему свету. Если честно признаться, то некоторые города для меня будто в дымке. Даже Мадрид или Барселона чересчур обобщены, почти до потери конкретики, не говоря уж о европейской мелочи, которая мне видится в каком-то своем готическом единообразии. Но все-таки, наверно, моя душа и впрямь всемирно отзывчива. Я иногда перебираю эту свою коллекцию городов, с тем же сладким чувством, как в детстве – коллекцию марок, где хранились цветастые клочки иноприродной праздничной жизни.

Но я опять заболтался. Когда-то моя мысль была целенаправленной и упорной, теперь постоянно сбивается с курса, подхватывая любую, даже случайно присоседившуюся тему. Но беда ли это, коль крошки истины будто прилипли к моему языку, – вот я им и верчу так и сяк, пытаясь выплюнуть хотя бы мельчайшую. Уверен, что не о таком путешествии мы мечтали в детстве, когда романтика своевольной мысли не кажется привлекательной. Конечно, за годы жизни мы приобрели горький опыт многих разочарований, но так ли уж повзрослели? Где-то в глубине души, будто озимь, всегда таилась инфантильная мечта о морских приключениях из когда-то прочитанных книжек. Может, сейчас было б неплохо повстречать пиратский корабль. Однако наше море нелюдимо – за столько дней ни одного встречного или сопутствующего кораблика. Должно быть, чересчур индивидуален наш путь, а все другие, кроме нас – дурачков, давно отчаялись найти Остров Блаженства.

Лично мне и теперь хотелось бы пережить нечто увлекательно-романтическое, вроде нападения пиратов. Конечно, не натуральная встреча с кровожадными хамами, а в легкомысленно-книжном или голливудском духе. Я, конечно, понимаю, сколь наивна романтизация морского разбоя. Жизнь не Голливуд, увы, и не роман для подростков. Пираты, как мы знаем, и сейчас не перевелись, но где теперь найдешь капитана Флинта? Остались полные отморозки, даже и без привычной атрибутики – драных колетов, кривых сабель и кинжалов в зубах. Вместо этого – списанный американский камуфляж и автоматы Калашникова. Теперь это не романтика, а только бизнес и ничего личного. При попустительстве, заметим, ООН, ЮНЕСКО, ПАСЕ, ОПЕК, СНГ, НАТО и не знаю, каких там еще карательных ведомств и грозных аббревиатур. Если бы с ними боролись всерьез, могли б организовать, что ли, международные конвои. Да хоть снабжали б суда какой-нибудь базукой. Наоборот, я читал какую-то международную инструкцию, которая запрещает в случае нападения не только сопротивляться, но и вообще «каким либо образом провоцировать агрессию нападающих». Думаешь, сговор, заговор, мировая закулиса? Да ну, чепуха! Вы в своей палате конспирологов психи на всю голову. Уверен, что мировым злом никто не руководит, потому с ним бороться почти бесполезно ибо недоступен его корень, который можно было бы выкорчевать, – а точнее, он вовсе отсутствует. Зачем предполагать заговор, коль нашего совокупного зла хватит, чтобы замутить все мироздание? Зло самоорганизуется, оттого неискоренимо.

Да, собственно, мы и так в руках злодеев, еще похуже пиратов, хотя их зло теперь не грубое, а бархатное. Этот наш плен и метафизический, и самый реальный во всем своем паскудстве. Однако наши властители в последнее время будто затаились, стали неуловимы, почти как мировая закулиса. Их присутствие теперь сделалось ненавязчивым. Вы уже наверняка заметили, что сами собой, потихоньку сошли на нет нудные тренинги, завял кружок трудотерапии, давно не проводятся чемпионаты санатория по шахматам, шашкам, домино и волейболу; стенгазета сообщает давно устаревшие новости, верней, оглашает позавчерашнюю ложь; не слышны спевки здешнего безголосого хора, – вот это я только приветствую: даже и при отсутствии музыкального слуха их блеянье буквально раздирало мне уши. Не удивлюсь, если нас больше не будут пичкать химией и моя задница наконец отдохнет от уколов здравомыслия. И тогда целиком прояснится сознание – сокровенные эмблемы бытия станут отчетливы до омерзения, как награды армейского ветерана.