Книга Тетушка Хулия и писака - Марио Варгас Льоса

– Такое больше месяца не продлится, друг мой, – повторял доктор, вздыхая и будто испытывая при этом жестокое удовольствие. – Мы уже покойники, разве вы не чувствуете запах тлена?

Я собирался ответить, что действительно пахнет тленом, но неожиданно в разговор вмешалось какое-то существо, крохотный скелетик, проникший в комнату через узкую щель, даже не отодвигая при этом ширмы. Постриженный по-немецки, что выглядело смешно, он одет был как бродяга – синий комбинезон, вся в заплатах рубашка под серым, даже для него узким пуловером. Но самым выдающимся в его туалете была обувь – красноватые баскетбольные кеды, настолько старые, что одну из них он подвязал к ноге шнурком, как если бы у ботинка отвалилась или готова отвалиться подошва. Увидев его, доктор Ребаглиати немедленно обрушился на это существо.

– Вы ошибаетесь, если думаете, что надо мной можно издеваться, – заявил он так грозно, что скелетик отпрянул назад. – Разве не вы еще вчера вечером должны были принести материал о прибытии Чудовища из Айякучо?

– Я принес материал, господин главный редактор. Я был здесь, я принес все соответствующие сведения через полчаса после того, как патруль высадил в префектуре некоего проникшего, – проговорил человечек.

Удивление мое было так велико, что я остолбенел. Прекрасная дикция, музыкальный голос, словечки вроде «соответствующие сведения» и «некий проникший» могли принадлежать только ему. Но можно ли было признать боливийского писаку в этом огородном пугале, которого доктор Ребаглиати готов был съесть заживо?

– Не лгите, по крайней мере имейте мужество отвечать за свои ошибки. Вы не приносили никакого материала, и Мелькочита из-за этого не смог написать свою хронику, поэтому информация выйдет неполной. А мне не нравятся куцые информации – это дурной тон в журналистике!

– Я приносил, господин главный редактор, – вежливо, но с волнением в голосе отвечал Педро Камачо. – Однако редакция была уже закрыта. Это было ровно в одиннадцать пятнадцать ночи. Я спросил, который час, у прохожего, господин главный редактор. И так как я знал, насколько важны эти сведения, я отправился на дом к Мелькочито. Я ждал его на улице до двух часов ночи, но он не явился ночевать домой. Моей вины нет, господин главный редактор. Полицейские, которые везли Чудовище, были задержаны в дороге оползнем и поэтому прибыли в одиннадцать вечера вместо девяти. Не обвиняйте меня в неисполнительности. Для меня журнал – главное, господин главный редактор, важнее собственного здоровья.

Постепенно, не без усилия, я увязывал все, что помнил о Педро Камачо, с тем, что ныне было передо мной. Те же глаза навыкате, но без следа фанатизма, одержимости. Они стали тусклыми, несчастными, бегающими, затравленными. А вот жесты и походка, манера двигаться во время разговора, эти нелепые взмахи рукой, как у ярмарочного зазывалы, остались прежними. Прежним был и несравненный, мелодичный, ласкающий голос.

– Дело в том, что вы, по своей прихоти избегая автобусов и такси, всегда и всюду опаздываете. Вот в чем суть, – истерически выговаривал доктор Ребаглиати. – Не надо жадничать, черт возьми, потратьте четыре медяка на автобусный билет, чтобы быть вовремя на месте происшествия.

Между нынешним и прежним Педро Камачо отличий было больше, нежели сходства. Главное, в чем проявлялось различие между прежним и нынешним Педро Камачо, было вызвано изменениями в прическе: после того как Педро Камачо расстался со своей гривой до плеч и почти наголо остригся, лицо его стало более угловатым, менее значительным, оно утратило свою неповторимость, своеобразие. Кроме того, он стал намного худее и казался факиром, каким-то бесплотным духом. Но, пожалуй, в первый момент я не узнал его из-за костюма. Прежде он всегда ходил в черном – мрачном и заношенном до блеска – костюме и галстуке-бабочке, которые были неотъемлемой частью его облика. Теперь же, в комбинезоне грузчика, залатанной рубахе и подвязанных к ногам кедах, он выглядел карикатурой на карикатуру того, кем был двенадцать лет назад.

– Уверяю вас, все не так, как вам кажется, господин главный редактор, – защищался Педро Камачо с сознанием своей правоты. – Я вам уже доказывал, что гораздо быстрее могу прибыть куда угодно пешком, чем в этих омерзительно пахнущих драндулетах. Я хожу пешком не из жадности, а ради того, чтобы более точно исполнять порученное мне дело. И очень часто я бегаю, господин главный редактор.

В этом он тоже остался прежним: у него и теперь начисто отсутствовало чувство юмора. Он говорил без малейшего намека на хитрость, уловку и даже не волновался, говорил автоматически, безлико – в те давние времена невозможно было даже предположить, что он когда-нибудь будет высказываться подобным образом.

– Да бросьте вы свои глупости и дурацкие привычки, я слишком стар, меня не обвести вокруг пальца. – Доктор Ребаглиати обернулся, призывая нас в свидетели. – Вы слыхали этакие идиотские заявления? Разве можно обежать все полицейские комиссариаты Лимы быстрее, чем объехать на автобусе? И этот сеньор хочет, чтобы я проглотил такую чушь?.. – Он вновь повернулся к боливийскому писаке, не сводившему глаз с главного редактора и даже мельком не взглянувшему на нас. – Зачем мне вам об этом напоминать, полагаю, вы сами должны помнить, каждый раз садясь перед тарелкой с супом, что мы оказываем вам великую милость, предоставляя работу. Ведь мы сами в отчаянном положении, нам впору уволить редактора, я уж не говорю о тех, от кого получаем информацию. Будьте хоть благородны и выполняйте свои обязанности.

В эту минуту появился Паскуаль и тотчас же сообщил: «Все в порядке, номер сдан в печать», после чего извинился, что заставил нас ждать. Я подошел к Педро Камачо, собиравшемуся уходить.

– Как поживаете, Педро? – сказал я, протягивая ему руку. – Вы меня не помните?

Он оглядел меня с головы до ног, прищурив глаза, физиономия его от удивления вытянулась, будто он видел меня впервые. Наконец подал руку холодным и церемонным жестом и, сделав свой характерный поклон, ответил:

– Очень рад. Педро Камачо, ваш друг.

– Не может быть, – произнес я в глубоком замешательстве. – Неужели я так постарел?

– Перестань притворяться беспамятным. – Паскуаль так хлопнул по спине Педро Камачо, что тот покачнулся. – Неужто не помнишь, как вы с ним попивали кофе в «Бранса»?

– Точнее, отвар йербалуисы с мятой, – засмеялся я, пытаясь уловить хоть какое-то движение на внимательном и в то же время равнодушном личике Педро Камачо. Он кивнул (при этом я увидел его почти лысый череп), состроив соответствующую улыбку, обнажившую его зубы.

– Прекрасное средство для желудка, помогает пищеварению, уничтожает пагубное воздействие жиров, – заявил Педро. И потом быстро, как бы делая нам одолжение и стремясь поскорее освободиться, добавил: – Очень возможно, не отрицаю, вполне возможно, что мы были знакомы. – И вновь повторил: – Очень рад.

Подошел Великий Паблито, по-отечески и весело обнял его за плечи. И, потряхивая его полуласково-полупрезрительно, обратился ко мне:

– Здесь Педрито не желает вспоминать времена, когда он был выдающейся личностью, особенно теперь, став лишней спицей в колеснице. – Паскуаль засмеялся, Великий Паблито тоже, я сделал вид, что смеюсь, а сам Педро Камачо выдавил подобие улыбки. – Он даже рассказывает нам сказки, будто не помнит ни меня, ни Паскуаля. – Великий Паблито погладил его, как собачонку, по оставшимся волосикам. – Мы как раз направляемся обедать, чтобы вспомнить времена, когда ты был королем. Тебе повезло, Педрито, сегодня ты поешь горяченького. Я тебя приглашаю!