Книга Смутное время. Марина Мнишек - Нина Молева

Еще Теофила добавила: хорошая примета — ночь с четверга на пятницу. Разве пятница хороший день? Заруцкий вмешался — вошел ненароком. Чем плохой? Неверные свой праздник празднуют. К горожанам и стрельцам по такому времени не придут. Значит, очень хороший.

Вином от атамана пахнуло. Не в первый раз. Знаю, не сам пьет — с казаками братается. Говорит, надо. Боярин из дворца им не нужен — мало они таких перекололи, перевешали, со стен крепостных посбрасывали. Атаман — другое дело: свой человек.

Вперед! Только вперед! Ладно, если коней толком покормить удастся. На водопой сводить. О конях главная забота. Люди — что! То ли переспят, то ли в седле задремлют. Вчера шляхтич с коня свалился — уснул, так на земле и спать остался. Еле раскачали.

Дамы в повозках — о них и речи нет. О еде то же. Где ее на всех найти? Где толком приготовить?

— Долго ли еще, вельможный боярин?

— Что — долго ли, государыня?

— До нового дома. День ото дня жарче становится. Душнее. Царевич скучный стал — не заболел бы.

— Не будет нового дома, государыня.

— Так и не остановимся больше, вельможный боярин?

— Должны остановиться. Как казаки подскажут. Пока не верят местным, своих не найдут, надо ехать.

— Но ведь торопимся мы. Почему?

— От Хохлова уходим. От его стрельцов.

— Думаешь, пан, за нами погонятся?

— Как не погнаться. Лазутчики сказали: Москва каждому, кто нас изловит, по сту рублей обещала. Где они такие деньги видывали! Как на крыльях полетят.

— Как на крыльях… Только почему Москве наши головы так запонадобились? Почему сейчас так за поиск взялись?

— На мое разумение, государыня, не могли они, по закону, нового царя выбирать, коли царица венчанная да еще с сынком есть. Вот и нужно…

— Не договаривай, пан, — чтобы нас не стало. Только не молод ли царь новый для таких решений? Сам говорил — подросток.

— Но и о Старице Великой говорил тоже. Она, сказывают, всему голова. Она и злобствует. Где прав нет, там злоба да жестокость в ход идут. Разве неправда?

— А патриарх?

— Что патриарх? О ком это ты, государыня?

— При государе Дмитрии Ивановиче был патриарх Филарет, ее супруг бывший. Дмитрий Иванович очень ему доверял, советов слушался.

— Так его Василий Шуйский немедля низложил. Гермогеном заменил. А Гермоген из здешних краев. Завзятый поп — такого поискать. Да ты своего гишпанского чернеца спроси. Их брат все до мелочи по церковной части знает.

Стегнул коня. Умчался. Сутками не спит. Куска в рот не берет. Надолго ли его станет…

— Звала меня, дочь моя? Ясновельможный боярин сказал…

— Звать не звала, а что пришел, святой отец, хорошо.

— Патриархом православным интересовалась. Ясновельможный боярин сказал.

— Не патриархом — врагами нашими. Он среди них не первый ли?

— Был. Нету его больше, Гермогена.

— Почему нету. С престола свели?

— Хуже. Порешили его. В темнице. Иные говорят, от голода сам помер. Года два с лишним назад.

— Где? От кого смерть претерпел?

— Да к чему тебе подробности такие, дочь моя? Но если хочешь, лазутчики сказали — в Кремле.

— Московском?

— В Чудовом монастыре.

— От голода? Перед дворцом царским? Да что же это за место гиблое такое! Скольким гибель несет!

— Что же удивляет тебя, дочь моя, где искушение властью, там и гибель, там и муки самые страшные.

— А почему Заруцкий сказал, будто из здешних мест Гермоген?

— Из казаков он. Донских. Священствовать начал в Казани. Татар местных крестил. Сказать не могу, успешно ли. Кафедру архиерейскую в Казани же получил. Очень часто патриарху Иову докладывался, так что в Москве его узнавать начали.

— Его Шуйский после гибели Дмитрия Ивановича, говоришь, поставил.

— Полагать надо, потому боярин на нем остановился, что не московский, а амбитный: себя показать все время хотел. В Москву переехал, против папского престола и униатства воевать принялся.

— Он письма в Тушино прелестные посылал.

— Он и есть. Союз сородичей твоих с московитами порушил. Бояр изменниками называл. От них и приказ вышел под стражу его взять. Он и из темницы письма прелестные по стране рассылать начал, ополчение в Москву призывать. Так и вышло — в темницу попал, а уж там…

— А сейчас, сейчас кто наш враг? Неужто Старица Великая? Женщина? Монашка?

— Дочь моя, в борьбе за веру, за близких своих женщина удержу не знает. Кто б от нее здравого смысла потребовал… А монашка — что ж, разве не черницы на костры всходили?

— Но месть? Слепая месть? Тем, кого ей и видеть не приходилось? Кто ничего ей не сделал? И это после жизни в монастыре?

— Обитель далеко не всегда умеряет страсти. Духовное не всегда одерживает победу над мирским. Страсти человеческие не утихают и под рясами. Человек в любом обличье — просто человек.

— Ты оправдываешь ее предвзятость, святой отец?

— Как можно, дочь моя. Я просто ее объясняю. И вельможный боярин прав: столкновение с ней смертельно опасно.

Шатер. На этот раз в шатре ночь провести придется. Еле раскинуть успели. Коней на водопой отвели. Там и стреножили — в ночное пустили.

Постеля жесткая, неудобная. Пестунка с Теофилой громоздили-громоздили, все равно жестко. Покрывалом не накрыться — духота. Полога шатрового не откинешь — мошкара тучами летит.

Свечу бы зажечь — пестунки не дозовешься. К царевичу ушла. От него ни на шаг не отходит. То ли неможется ему, то ли поустал от скачки такой. Две недели в пути, а все конца краю не видно.

Лазутчик догнал — близко хохловские стрельцы. Только вроде бы другой путь по Яику выбрали. Заруцкий решил внизу по берегу держаться. Казаки и вовсе на конях по воде едут — чтобы следов не оставалось. От повозок колеи вон какие пролегли — не поймешь, сколько да когда их прошло.

Заруцкий с лазутчиком надолго отошел. Вернулся — губы закушены. Отдохнуть надобно. Как можно лучше отдохнуть. Провиант к тому же подвернулся. На кострах казаки ухи наварили. Хлеб поприбрался. Да Бог с ним, можно и без печива обойтись. Царевич и то плакаться не стал. Будто понял. На руках у пестунки задремал — в другой шатер снесли.

— Какой шатер-то ейный? Царицын, или как ее?

— Тихо! Голова велел, чтоб ни вздоха, а ты во всю глотку орать. Вот он, шатер-то. Два казака сидят.

— Кажись, уснули.

— Погоди, погоди! Коли так, мешки им на головы, и делу конец.

— В шатре-то кто еще есть, не знаешь?