Книга Галерные рабы - Юрий Пульвер

— Да… Пощади или просто убей меня, — взмолился Хун. — Пожалей мою старость, она тысячелетиями уважалась в Чжунго…

— А ты пожалел моих родных? Нет, убить человека — значит избавить его от боли. Так ты сказал моему дедушке, кажется?!

Торжествуя, монах сдавил веревкой горло вельможи, и тот опять потерял сознание. Хуа То выбрал из коллекции оружия небольшой кинжал…

То, что он проделал над беспомощно распростертым телом старика, не вызвало бы тошноту разве у палача. У монаха же пела душа, когда он думал, как долго будет мучиться его обидчик. В храме очень подробно изучали анатомию человека, чженьцзю — иглоукалывание, прижигания, массажи, применение лекарственных трав, хирургию. Мститель привлек все свое мастерство, чтобы изувечить врага, не лишив его жизни. Закончив, он отрезал полоску мяса с бедра Хуна и с удовольствием и радостью съел.[199]

Уложив окровавленный обрубок человека в кресло, Хуа То подошел к двери и позвал:

— Господин Цай Ю, его сиятельство требует вас к себе!

Едва секретарь зашел в комнату, монах ударом ребра ладони в основание черепа сломал ему шейные позвонки.

Теперь нужно уходить. Стоило бы забрать с собой богатства врага. Да вот жалость: ноша будет выглядеть подозрительно. Впрочем, оружия, которым был убит отец, То оставить не мог. Клинок имеет душу, как и человек. Мечи «тысячи буйволов» обладают волшебной силой. Однажды некий полководец при переправе утопил в реке два меча. Пролежав на дне несколько лет, они обратились в драконов и улетели на небо. Мыслимо ли дарить наследникам Хуна такое сокровище?!

Хуа завернул клинок в кусок ткани, отрезанный от халата Цай Ю. Зашел в приемную, закинул за спину свою котомку, надел на талию под одежду боевой бич. Завернутый меч понес в руке.

В переднем зале его встретил охранник Шэн. Монах не дал ему и рта раскрыть:

— Его сиятельство велел тебе быстро проводить меня до ворот. Затем ступай к нему в кабинет, он даст тебе поручение.

«…У меня останется мало времени на бегство, однако нельзя рисковать: Хун может истечь кровью, ему срочно нужен лекарь с грибом-дождевиком, останавливающим кровотечение, с бинтами и мазями».

— Что это ты тащишь с собой? — буркнул телохранитель.

— Не твое дело! Это подарок его сиятельства пославшему меня.

Не задерживаясь — и не особо спеша, чтобы не вызвать подозрений, Хуа То выбрался из дома, завернул за угол. Скинул монашеский халат, под которым пряталась мирская одежда. Достал из котомки небольшую коническую шляпу, прикрыл ею бритую голову — за время путешествия волосы успели отрасти, в Бэйцзине пришлось их состричь, чтобы не искажать монашеского облика. И припустил бегом по заранее намеченному пути до ближайших городских ворот. К ним он успел, как и рассчитывал, к самому закрытию. У ворот его не ждали посланцы сюньбу. Как он и предполагал, слуги Хун. Хсиучуана, растерявшись, не успели вовремя поднять на ноги полицию.

Хуа То взглянул на небо, на светящуюся там Реку.[200]Вдохнул живительный бодрящий вечерний воздух, подобный эликсиру Сиванму. Предстояло бежать всю ночь на север, где-то отлеживаться несколько дней, а потом возвращаться на юг — в обитель. Что сделают с ним братья-монахи за немыслимый проступок — побег из храма и тягчайшее преступление — нападение на члена императорской фамилии? Страшно даже подумать. Тем не менее отказаться от возвращения немыслимо. Это будет вопиющей неблагодарностью. Хань Синь отплатил старухе, говорит пословица.[201]Как же можно пренебречь храмом?! До сих пор Хуа только брал у Шаолиня. Если тратить, не пополняя, даже море исчерпается. Настало время платить за взятое щедрой мерой.

Средиземное море, конец декабря 1606 года — начало января 1607 года

Стерпится-слюбится… Поговорка касается не только отношений между людьми. Уж как Сафонка ненавидел море: пугает плеском волн, выворачивает желудок наизнанку бортовой и килевой качкой, грозит штормовой погибелью. Стоило несколько раз окунуться в голубую ласковую прохладность, понежиться на теплом даже в эту зимнюю пору песке — и он простил морю все. Разве оно виновато, что такое? Вина на тех, кто запихнул русского парня сюда, за тридевять земель от родных лесов.

Сафонка полюбовался на желтые паутинки, которые солнечный свет, преломляясь через воду, нарисовал на неровностях дна — совсем как на Дону летом, — и потормошил друзей, размеренно гревшихся рядом с ним.

— Купаться!

Уже десять дней галера стояла у небольшого островка близ побережья Алжира, в укромной, защищенной от волн и ветров бухточке. Рабы вытащили судно на мель, очистили днище от ракушек и водорослей, законопатили щели, подсушили, подмазали смолой подгнившие доски. Работали с тщанием — недоделки боком выйдут в ненастную пору, галера и потонуть может, а с нею у царя морского в гостях очутятся не одни турки, чтоб им пусто было…

После того столкнули корабль на воду, загрузили каменьями, дабы глубже осел: высохшему на солнце, покорежившемуся дереву надо разбухнуть, впитать в себя влаги, чтобы корпус вновь стал водонепроницаемым.

Трое суток гребцы отдыхали, пока подштопанная каторга терпеливо мокла. Впереди ждала адова работа: вытащить балласт, отчерпать просочившуюся жидкость, зашпаклевать и засмолить вновь открывшиеся щели, погрузить припасы и снаряжение. Тогда уже — в путь…

Турки держали рабов под присмотром, но не более того. Бежать с островка некуда. В кандалах не побунтуешь, да и настроение у гребцов далекое от мятежного — отдыхают, отсыпаются, даже подкрепиться кое-кому удалось: наловили и нажарили себе ракушек, крабов, застрявших в тине рыбешек.

Сафонка удивлялся рабам-европейцам, боявшимся купаться. «От воды приключаются разные болезни», — пытались объяснить свое странное поведение те, кто называл себя испанцами и португальцами и чью мову русский понимал — она походила на латынь.

Гулявшие без оков Искандар, Андроникос, Селим, вольнонаемные гребцы, османский экипаж охотно плавали в чистом море, не удаляясь, впрочем, от берега. Скованные одной цепью Джумбо, Хуа То и Сафонка подолгу отмокали в воде, плавать не решались — с грузом трудно. Славяне, мусульмане, негр и китаец не считали мовенье опасным для здоровья. Сафонка вообще в такой воде сидел бы часами: по его меркам, она была чуть холоднее, чем в реке Воронеж на Аграфену-купальницу, когда можно начинать купаться. Однако его теплолюбивые друзья быстро мерзли.