Книга Дикие пчелы - Иван Басаргин

Баулин мысленно представил свои владения, которые растянулись на тысячи верст к северу и на сотни верст к западу и к югу. А потом за эти годы столько выросло деревень, за которыми тоже нужно неусыпное око пристава: там подрались, там кто-то кого-то убил из-за хорошего покоса или куска земли. Хотя той земли край непочатый. А потом этот суматошный тринадцатый год, когда люди ехали и ехали на вольные земли, в глушь таежную, сами выбирали себе места под деревни и строили дома-времянки. Выросли Крещатик, Брусилове, Импань… На Голубой реке – Кавалерово, на берегу моря – Нерпа… Но самой большой болячкой было Тетюхе, где постоянно бунтовали рабочие купца Бринера. Бунты тоже должен подавлять Баулин.

«А ведь едут те, кто бунтовал в России, у кого не было земли, едут злые, жадные. Я не Моисей, чтобы накормить всех двумя хлебами. Манны с неба тоже не могу добыть. Проклятие! Попробуй справиться с таким народом, распочали божьепольцы – теперь разная рвань норовит в морду плюнуть. Силу почуяли. Ничего, закрутим. Но как? Начальству хорошо, а Баулин за все отдувайся. А платят, что и на жратву денег не хватает, самому хоть подымай бунт. Как не разрешишь тому же японцу ловить рыбу в устье, ежели он дает за то деньги, разные сладости!.. А, плевать на все!»

Край грабился, столбились рудные участки, которые тут же продавали геологам, купцам: зверя били круглый год, горела тайга. За границу шло все, что добывалось в тайге. Купцы собирали добычу и контрабандой увозили за границу.

«Поеду к вдовушке Безродного. Эта бабенка озолотит меня, и не надо будет думать о хлебе насущном. Могу подать в отставку, сам купцом заделаюсь», – решил Баулин, приказал вестовому седлать коня, поднимать по тревоге сотню…

Груня непочтительно приняла пристава. Стоя у стола, не пригласила сесть, спокойно выслушала известие о гибели Степана.

– Все обыскали, но Степана не нашли. Убит он, это точно. Слышал я от корневщиков, будто видели кости человека и винтовку с револьвером. Но когда мы поехали, то ничего не нашли на том месте. – Усмехнулся. – Хоть бы сесть пригласила.

– Садись. За весть спасибо, давно ждала. Но ты врешь, что искал труп Степана. Он был тебе живой нужен, а мертвый разве что воронам да колонкам, может, и медведь позарится на такую пропадлину.

– Вот те крест, – перекрестился Баулин.

– Ладно, не божись, мне ить все равно, нашли – не нашли. Главное – одним бандитом стало меньше в тайге. Что пожаловал? По глазам вижу, что есть дело.

– Так вот, Груня, человек я холостой, выходи за меня замуж. Как-никак, пристав, – без обиняков предложил Баулин.

– Один думал иль кто помогал? От одного злодея избавилась, а теперь ты?

– Это я-то злодей?

– Да, господин Баулин, вы одного поля ягода со Степаном. Оба звери. Но ты еще страшней. Ведь я все знаю. Иди в другом месте поищи себе бабу. Может, какая дура и полюбит.

Баулин вспыхнул. Вскочил, грохнул саблей о пол.

– Меня гнать, меня оскорблять! Ну я это тебе припомню!

Пулей вылетел из дому, вскочил на коня и с казаками ускакал в сторону Кавалерова.

Груня устало вздохнула. Сватовство пристава комом застряло в горле.

А потом узнали мужики-вдовцы, что Груня осталась «золотой вдовой», и пошли свататься один за другим. Этих Груня не гнала, лишь с горькой усмешкой говорила:

– Не ходите вы ко мне, люди, ради бога. Ни за кого я замуж не пойду, а если пойду, то за любимого.

Но любимый к ней не шел. Да и был ли он любимым, может быть, просто Груня все придумала? Как-то на улице она встретила Федьку, остановила и с улыбкой спросила:

– Чего не заходишь? Парни-недоноски вона сватаются, не прозевать бы тебе. Возьму и выйду за кого-нибудь из них.

– Да недосуг все, – отвел в сторону глаза Федька от запавших глаз Груни.

– Приезжал Баулин, слыхал? Он заверил, что моего в тайге кто-то хлопнул. Хлопнули – это точно. Но кто?

– А ты знаешь, у меня есть думка, что Степана придушил Черный Дьявол. Прознал я от кое-кого, что Безродный пошел по моим следам. Хотели упредить меня мужики, но не поспели, не нашли сразу. А потом мы зашли в такую глушь, что отыскать было трудно.

– Может быть, и так. Безродный даже во сне боялся Шарика. Теперь я свободна. Ну что молчишь? Измаялась и люблю я тебя, Федя.

– Любишь? – удивился Федор. – М-да. Но чую, невеста не по моим зубам. А потом, как же это, ведь ты была женой убийцы, теперь буду я. Нет, не могу я с тобой жить. Думал я об этом, душа не приемлет.

– Но ведь я помню твои слова, когда ты кормил Шарика, много хорошего тогда говорил…

– Ты все слышала?

– Да. И слезы твои у речки.

– Эх, Груня, любил я тебя, но ненависть к Безродному все застила. Если бы пришла ко мне при его жизни, ушли бы мы с тобой в тайгу. А ты все выжидала, боялась начать жизнь сначала. Ну женюсь я на тебе, а что скажут люди? На дармовщину, скажут, позарился. И правы будут, ведь все, что у тебя есть, нажито с крови людской.

– Тебя богатство беспокоит? Так я раздам людям, приду к тебе нищенкой. Возьмешь ли после этого? Начнём жить с мотыги.

– Начать жизнь с мотыги… Это хорошо ты сказала. Но не в том дело, Груняша. Не в том. Просто мне надо душой переболеть. А так, сразу… Нет, не могу. Не судьба, видно, нам жить с тобой вместе, – почти простонал Федька и погрустнел. – Душа не приемлет.

– Знать, не любил ты меня. Поигрался чуток в любовь и застыл. Прощай! Может, когда и пересекутся наши тропы, как это часто случается в жизни. Вот навяливаю себя тебе – баба, а ты парень. Будь счастлив!

Про отказ Федора жениться на Груне узнала деревня. Иные пожимали плечами, другие откровенно крутили пальцем у виска: мол, того, чокнулся, пропал мужик. Такую бабу не принял. От счастья своего отказался. И невдомек людям, что Федор не такого хотел счастья, где была бы сытость, деньги, а трудного, как мечталось раньше, тихого и, лучше всего, незаметного. Да и Груня в том виновата: не торопи она Федора, сам бы переболел, заново полюбил и пришел бы к ней. Но вот так, сразу… Нет, не смог мужик.

Груня распродала свое обширное хозяйство. Его купил тароватый купец из Владивостока, лысый, пронырливый, как хорек. Этот не пойдет убивать, но с людей десять шкур сдерет. Пожертвовала Груня на школу несколько тысяч, простила всем долги, хотя купчишка просил передать те долги по купчей ему. Но Груня отказала. Оседлала своего любимого Воронка, вскочила в седло, огрела коня плетью, гикнула и понеслась неведомо куда, только и крикнула людям:

– Прощайте! Не поминайте лихом!

Унесла свою душу, душу, непонятную для людей, неизведанную бабью душу-загадку. Да и где понять простому мужику Груню? Безродного ненавидела, Федьку любила, так и уехала, не растратив тепло своей души. А может быть, кто-то и обласкает, обогреет эту душу?

Глава седьмая

Тенета

1

Теплая осень разлилась над сопками, метелится жаркой листвой. Висит в небе по-летнему жаркое солнце. Теплая осень – осень-обманка. Вон на взлобке багульник расцвел. Торопыга, обманулся, подумал, что уже пришла весна, распустил свои нежно-лиловые бутоны и красуется, рад-радешенек. Да что багульник, вон и тополя обманулись, набухли на их ветках почки. Ну куда спешат? Всему свое время, каждому своя весна.