Книга Кодекс Люцифера - Рихард Дюбель

– И это все? – выдавил из себя Андрей.

– Да! – выкрикнула она, все еще склоняясь над ним, перегнувшись через стол. – Это все! А теперь уходи!

– Почему же ты плачешь, если это и правда все, что ты хочешь сказать мне?

– Я не плачу! – Она почти кричала. – А если и так, то уж точно не о тебе.

– Нет, – согласился он, – не обо мне, но о себе.

Она открыла было рот, чтобы ответить, но промолчала. Глаза ее сверкали.

– Уходи! – прошептала она. – Уходи, пока… пока я не приказала вышвырнуть тебя из моего дома.

Андрею пришлось напрячь все свои силы, чтобы встать. он не чувствовал пола под ногами. Ярка снова села и посмотрена на него снизу вверх.

– Желаю удачи, – сказала она на прощание.

– И снова ты лжешь. Это еще не все.

– Это все, что у меня есть для тебя.

Он кивнул. Потом кивнул еще раз.

– Хорошо, – бесстрастно произнес он. – Хорошо. Это все. Хорошо.

Пошатываясь, он пошел к двери. Когда он остановился и обернулся, то встретился взглядом с ней. Она не отрываясь смотрела ему вслед. Увидев его нерешительность, она подбадривающе кивнула ему, как бы говоря: «Да вот же она, дверь!» На непослушных ногах он вышел из комнаты и спустился по лестнице, которую, как ему казалось, ни разу еще не видел. В ушах у него свистел ветер, и все же ему казалось, что его окружает мертвая тишина. Должно быть, сердце его все же билось, иначе он замертво рухнул бы на землю, но он не чувствовал его ударов. Он заметил ладонь, вырастающую из руки, наверное, принадлежащей его телу; ладонь легла на перила и скользила по ней вниз, пока он преодолевал лестницу, ступенька за ступенькой. Он не ощущал ладони, и тем не менее каждая неровность, каждая зазубрина деревянных перил врезались в его кожу. У подножия лестницы он остановился и обернулся. Лестничный пролет, который он только что с таким трудом преодолел, начал вытягиваться у него перед глазами, пока не стал походить на бесконечную темную башню, взобраться на которую ему не суждено до конца его дней. Он услышал стон, эхом раздавшийся в тишине, вышедший прямо из глубин его души, хотел рухнуть на землю – и не мог; хотел освободить желудок – и не мог; хотел умереть – и не мог. Он мог только плакать. Бесконечная лестница, ведущая в темноту, расплывалась перед его глазами, и он прижал кулаки к вискам и рыдая, как двадцать лет назад рыдал по своим родителям.

19

Киприан отложил перо в сторону и подождал, пока высохнут чернила на крохотном свитке. Он мог бы присыпать написанное песком, но был благодарен за передышку, которую давало ему ожидание. Глаза у него болели. Он посмотрел на кончики пальцев – они были черными от чернил. Заполнять малюсенькие свитки бумаги крошечными, едва читаемыми значками – это был подвиг, который оказал бы честь самому Гераклу.

Он не нашел библии дьявола. Впрочем, ситуацию можно было рассматривать по-разному: то ли он оставил поиски, то ли они просто-напросто подошли к концу. Юноша вспомнил груду заплесневевших пергаментов в углу развалин церкви. Как всегда, он исполнил свой долг. Епископ Мельхиор потребовал от него одной-единственной услуги, и он пообещал оказать ее. В том, что касалось его дяди, он был свободен от обязательств.

Он мог отправиться к дому Вигантов, на этот раз не в личине священника, а с гордо поднятой головой, как Киприан Хлесль, младший сын булочника с улицы Кэрнтнерштрассе, бывший агент епископа Нового города Вены, голь перекатная, человек без будущего, и убрать каждого, кто встанет на его пути и Агнесс. Он был уверен, что справится с целой армией, если это понадобится, чтобы пробиться к ней. Но что потом?

Когда они виделись в последний раз, она убежала от него, возненавидела его. А что он мог сделать? Поговорить с ней? Разговоров здесь было недостаточно. Взобраться по стене к окну ее комнаты и похитить ее? Она не уйдет с ним. Виргиния, да? Виргиния когда-то была целью, к которой их должна была привести любовь, но, похоже, корабль потерпел крушение и опустился на дно океана, чья вода горчила разочарованием, отчуждением и потерянным доверием.

Чернила высохли. Киприан свернул свиток, засунул его в трубочку, такую маленькую, что ему пришлось сощурить глаза и высунуть от усердия язык, прежде чем он сумел захватить ее пальцами. Голуби ворковали в своей клетке; он достал одного из них и почувствовал, как отдаются в его ладони удары сердца птицы и как горячие коготки вцепились в его пальцы. Он поднес голубя к окну и отворил задвижку. В комнату ворвался свежий холодный вечерний воздух. Голубь потоптался по его ладони, покачался и неожиданно исчез в вихре перьев и запахе пыли. На руке Киприана засверкало свежее черно-белое пятно. Голубь был старым профи и сбросил балласт, прежде чем отправиться в путь. Киприан задумчиво посмотрел на помет.

Свободный человек прежде всего не имеет каких бы то ни было обязательств. У него же на шее, как мельничный жернов, повисла любовь – несчастная любовь, несбывшаяся любовь. Скоро уже наступит праздник Пасхи; после него ему придется совершить убийство, если он захочет вернуть себе Агнесс. Он фыркнул: не все ли равно, ненавидит она его или просто принадлежит другому?

И тут он с неожиданной ясностью понял, в чем ошибался все это время. Он уверял Агнесс в своей любви к ней, но постоянно находил вещи поважнее нее. Он заявил ей, что хочет начать с ней новую жизнь, но сначала нужно сделать то или это. Он был в долгу перед своим дядей – и в прямом, и в переносном смысле, в этом не было никаких сомнений, но он умудрился упустить из виду, что любовь нагадывает свои обязательства. Вера, надежда, любовь – их никто не отменял, и среди них важнейшей являлась любовь. А он относился к ней, как к чему-то второстепенному, и вынудил любимую женщину считать, что она для него стоит на самом последнем месте, после всех мелочей в его жизни. Он сказал Агнесс, что любит ее, и одновременно дал ей понять, что ей придется подождать, пока он не закончит со всеми остальными делами. Любовь превыше всего, и именно так к ней и следует относиться – а он совершенно позабыл об этом.

Киприан спустился по чердачной лестнице и принялся искать какую-нибудь тряпку, чтобы стереть с руки голубиный помет.

20

Ярка лежала на полу перед камином, свернувшись клубком, как младенец. Она стонала, царапала себе щеки, снова и снова билась лбом в пол. Андрей опустился рядом с ней на колени, как старик, и просунул ладонь между ее лицом и полом. Она перестала биться и устало положила голову на его ладонь.

– Ты снова солгала, – сказал Андрей. – Когда сказала, что я должен уйти, а иначе ты прикажешь вышвырнуть меня вон. На самом деле ты хотела сказать что-то другое.

– Да, я хотела сказать: пока мое сердце не разорвалось. – Она говорила так невнятно, что он едва понимал ее.

– Ты разбила мое, – заметил он и улыбнулся сквозь слезы, хотя она и не могла видеть его лица. – Во всяком случае, когда я впервые увидел тебя.

– У него мой ребенок, – прошептала она.