Книга Душераздирающее творение ошеломляющего гения - Дейв Эггерс

Это стандартная реакция. Мы с подозрением относимся к тем, кто предлагает нам свою помощь, и с беспокойством — к тем, кто нам помогает. А те, кто, как Зев, ездит по стране, бесплатно — ну что ж…

Я тут же беру этот фильм в прокате, и там, среди, как водится, черных и латиноамериканских детей (молодежь из группы риска, ага), есть симпатичная белая девушка с пепельно-светлыми волосами. Она эффектна, и у нее слишком много косметики. У нее есть текст, все как положено, а теперь она ради нас бегает по Нью-Йорку. Тридцать часов в неделю работает официанткой в «Фэшн-кафе», еще двадцать часов играет на сцене или ходит на прослушивания, а где-то в промежутках занимается нашей ерундой. По телефону она классная, веселая, с хрипловатым голосом. Она одна из нас, и благодаря тому, что она у нас есть, и тому, что мы придумали это дело с Адамом Ричем, нам действительно кажется, что мы прошли какой-то рубеж, и нам и правда надо бы сделать рывок — составить настоящий бизнес-план, заработать миллион долларов и наконец куда-то прорваться, чтобы в нашу честь называли мосты и школы, и мы отправились в космос на «шаттле», а Шалини, может, тоже получит какие-то деньги, может, вернется к нам и займется делами, ведь как-то раз, когда она уже пару недель пробыла в коме, мы с Марни зашли к ней солнечным полднем, нас провели вовнутрь, и там лежала Шалини с открытыми глазами.

Ебаный Христос!

Мы застыли. Нас не предупредили, что у нее открыты глаза. Надо скорее бежать и рассказать родственникам.

У нее открыты глаза — и не бессмысленно, а совсем-совсем открыты. Она на нас смотрит! Я чуть-чуть отступаю в сторону, чтобы проверить, будет ли она следить за мной взглядом — и она следит, медленно-медленно, но… Она ведь…

— Привет, Шал! — говорит Марии.

Она очнулась!

Мы моем руки и подходим к ее кровати — а может, мы и забыли помыть руки, — наклоняемся к ней, берем ее за руки, как обычно, — и все это время она следит за нами, по крайней мере одним глазом точно следит. Второй не двигается, но она совершенно точно видит нас своими огромными глазами (или глазом), и кажется, что она ошарашена нашим присутствием, у нее немое потрясение новорожденного. Господи, какие же у нее огромные глаза, а белки так просто гигантские, больше, чем они казались раньше, может, в два раза больше, чем раньше.

Весь мир в цвету. Она вернулась, мы ее не потеряли, она правда вернулась, она слышит нас и скоро заговорит, а может, не пройдет и нескольких дней, как она встанет, начнет ходить, вернется на работу, будет болтать, придумывать, творить и в конце концов возобновит сеансы массажа.

Входит кто-то из ее друзей. Мы выразительно смотрим на него — непринужденно, однако выразительно: мы не хотим никого волновать, но… Господи боже!

Мы говорим ей, чтобы она пошевелила ногой, и она начинает качать ею взад-вперед.

Это потрясающе.

Иисус Христос, Лазарь и Рождество одновременно.

Правда, уже потом, в комнате для посетителей, один из врачей объясняет: хоть у нее и открыты глаза, из-за чего и создается ощущение, что она в сознании, но технически она еще в коме. Нет ничего необычного в том, что коматозный больной открывает глаза и выполняет несложные команды. Мы совершенно не понимаем, о чем речь. Мы ведь точно знаем, что она очнулась и что, может, это случилось благодаря нам с Марни.

Мы вылетаем оттуда взъерошенные. Блестят машины на автостоянке, а в небе голуби и огромные танцующие щенки распевают ранние песни «Бич Бойз»[168]. По дороге я обнимаю Марни, а к тому моменту, как мы дошли до машины, у меня уже созрела потрясающая идея. Вот такая: мы с Марни должны заняться сексом. Прямо в машине.

Мой разум сейчас на какой-то другой планете: ее открыли недавно, там много флоры и фауны, крылатые олени, змеи поют стройным хором, а я настолько обалдел, что когда мы садимся в машину, я могу только ухмыляться. И смотрю на Марни. Мы оба — живые, мы знакомы прорву лет, и мы прожили так долго, мы старые, измученные, и мы не свалились с моста, балкона или прогнившей веранды. Я искренне верю: лучшее, что мы можем сделать, чтобы все это отпраздновать, — это вдвоем, обнаженными, слиться в экстазе, у меня дома, у нее, в машине — неважно. На пляже, в парке.

Я должен раздеться. Не могу вести. Мы сидим в машине на больничной автостоянке. А я не способен ни на что другое. Я не могу возвращаться на работу. Единственное, что сейчас может быть, — это секс.

— Она на нас смотрела, — говорю я, думая о сексе.

— Невероятно, — говорит она, не думая о сексе.

— Она потрясающе выглядела, совсем как на самом деле — в смысле, она следила за нами взглядом! — говорю я, думая о глазах Шалини, потом о сексе и о том, до кого ближе ехать — до меня или до Марни.

— Да, она была как раньше, такая живая, — говорит Марни.

Я делаю паузу и смотрю на Марни; я надеюсь, что мои мысли — те, что связаны с сексом, — проникнут в ее сознание, если еще не проникли. Она смотрит вперед, через ветровое стекло и надеется, что я когда-нибудь заведу машину. Когда она поворачивается ко мне, я все еще смотрю на нее со своей ухмылкой — я не знаю, как подступить к этой теме, поэтому ухмылка моя становится смущенной. Может, такая смущенная ухмылка и сработает.

— Это звучит странно, я понимаю, — выпаливаю я, — но я сейчас очень здорово завелся.

Следует небольшая пауза, за которую она оценивает степень моего смущения. И понимает, что я не шучу. А я сброшен на землю, ведь на какую-то минуту я подумал, что она на той же планете, что и я (кстати, там есть еще и водяные горки), но выясняется, что все-таки она была не на моей планете.

— Думаю, нам надо вернуться в офис, — говорит она. Она права. Она молодец. Она всегда сохраняет хладнокровие, когда я на это не способен. Это была идиотская, наглая мысль. Неправильная. И нехорошая.

Я прошу, чтобы она меня обняла. Она соглашается. Пока мы обнимаемся, мне в голову приходит еще одна очень, очень хорошая мысль: мы с Марии должны заняться сексом. Я затягиваю объятия примерно на минуту, через сиденья, и снова надеюсь, что она отнесется к этой мысли теплее, быть может, передумает, и тогда мы замкнем круг…

Она отстраняется, хлопает меня по плечу — тремя легкими хлопками, как обычно хлопают ящериц. Ну и ладно. Я завожу машину, откидываюсь на спинку, мы выезжаем с автостоянки и мчимся к офису, а перед нами обозначается город, белый, зубчатый, и все здания стоят, улыбаются и посмеиваются, словно компания огромных счастливых людей. Они меня понимают.

Адам Рич требует, чтобы его встретили в аэропорту. Я уже оплатил его перелет, чтобы он смог принять участие в банкете по случаю выхода второго номера и дать несколько интервью на радио. Я вежливо намекнул, что автобусы, которые ездят от сан-францисского аэропорта, очень удобны, да вдобавок и недороги, вот я на них все время езжу, — но в ответ получил долгое молчание, по окончании которого он, как и раньше, дал мне понять, что я разговариваю не со старым школьным приятелем, который едет в гости. Я разговариваю с серьезным человеком из Голливуда, человеком, который когда-то давно был полубогом. Он — Адам Рич! А это значит — никаких автобусов! И никаких комнатушек в убогих мотелях! Не забывайтесь!