Книга 1993 - Сергей Шаргунов

По тротуарам с обеих сторон Садового теснились зрители, кто-то ржал, кто-то охал. Рядом с Виктором оказалась группка старушек, в которых он сразу признал своих. Они наперебой громко пересказывали друг другу сегодняшние события:

– Думали, снова нас побить, да не вышло…

– Опять мясников спустили…

– Только митинг начали, эти сразу налетели… Кровищи!.. Инвалида без ноги – и того топтали…

– А потом взяли мы железяки, и давай их колоть. Откуда железяки-то, поняла, Нюр?

– Сцена возле высотки железная стояла.

– Сцену я видела. И чего она там была?

– Арбата праздник. Пятьсот лет Арбату, так вроде.

– Да ну, откуда пятьсот?

– Праздников навыдумывают на народные денежки.

– Вот сцену и приготовили на праздник. Для всяких Окуджав. Как начали нас дубинами угощать, мы всю сцену и развинтили, и погнали сволочей поганых… Ей-богу, гнали…

– Да я сама гнала… А они в нас пистолетами стреляли…

– Только не ОМОН, другие. В беретах черных. У них форма серая. Эти стреляли.

– Застрелили кого?

– Это я не знаю. Стреляли – это я видела.

– Рядом стройка, мы забор повалили и добра натащили.

– Ты Алксниса видела? Голова замотана, руку поломали.

– Сегодня ОМОН старика окружил, и играли им от щита к щиту.

– Это чего! Клавдию из Гагаринского райкома знаешь? Ну, Клавдия. Такая, в лиловом, шляпку еще носила, ее вчера инфаркт хватил. Возле зоопарка.

– Зато утром на Лубянке чекисты митинговали. Настоящие, при погонах. Никого не боятся. Дядька толковый выступал, я фамилию запомнила: Бульбов. ОМОН рядом, зубами поскрипели, а тронуть не смеют.

– Красиво горит! Залюбуешься! Как на празднике!

– Вот тебе и день Арбата!

– Завтра на Октябрьской во сколько?

– В два.

– А что завтра? – спросил Виктор.

– Народное вече! – ответили несколько голосов одновременно.

Вдруг полет камней с баррикады прекратился, на синем фургоне замаячил человек с мегафоном и в светлом плаще, кудлатый и бородатый:

– Дорогие граждане милиционеры! Вы можете отойти! Уходите спокойно! Меня зовут депутат Аксючиц! – Возникла пауза, за щитами шевелились, вставали, переглядывались, быстро и нестройно семенили прочь; одинокий омоновец ковылял за всеми, а вслед звучало что-то более сложное и по взволнованности немного театральное: – Наш митинг был разрешен Моссоветом, но вопреки закону вас прислали его разгонять. Сегодня же прокурор Москвы возбудил уголовное дело против главы московской милиции. За этой баррикадой люди разных идей, к примеру, лично я – христианский демократ…

Он сбился, наклонился вниз, откуда донеслись неясные крики.

Двое, выбравшись из-за дымных завалов, начали прогуливаться туда-сюда в замедленном дразнящем танце с белой растяжкой, черневшей большими буквами: “Мы русские! С нами Бог!”

У одного из них лицо было темным – наверно, от копоти. Пританцовывая, он отворачивался, и Виктору начало казаться, что это негр. Тот самый, который хотел повеситься. Желая рассмотреть лучше, Виктор подался вперед и, забыв об аварийщиках, сделал несколько шагов по проезжей части.

– Фашизм не пройдет! – загомонили вокруг, и он обнаружил, что его примеру последовали старушки, радостной стайкой ринувшиеся к баррикаде.

Кувалда, настигнув, сцапал его за локоть:

– Всё, хорош, надышались.

На дорогу выскочил камуфляжный детина с автоматом:

– Куда-а? Наза-ад!

Старушки, точно школьницы, наперегонки понеслись на черный дым с каким-то легкомысленным смешком, но Кувалда, обхватив Виктора за шею, повлек его обратно к тротуару.

У гастронома, поодаль от подсохшей вишневой лужи, на треноге стояла телекамера с проводом, протянутым к голубому губчатому микрофону, который держала хорошенькая девушка. Перед ней переминались парень в клетчатом картузе, бабуся с авоськой и женщина с девочкой на руках. Виктор пропустил вперед себя аварийщиков и ловко выпал из процессии, чтобы послушать, о чем говорят.

– Я вам доложу! – втолковывал парень. – Москвичи свой выбор сделали! Борису мы верим!

Голубой микрофон скользнул дальше.

– За хлебом не пойдешь! – запричитала бабуся. – Бандиты… Всё ломают, портят… А есть еще эти… боровики…

– Боевики, – с натугой подсказала женщина, – в Белом доме засели. Спасибо хоть от них оберегают нас. Вы посмотрите, что творят! Всё перегородили. Город встал, скорые из-за них проехать не могут. Я не понимаю: почему президент медлит? Мне страшно за мою дочь! – она крепче прижала девочку к себе.

Виктор не знал – подставные они или говорят, что думают, да ему это было и неважно. Он понял, что это репортаж на фоне дыма. Чуть пригнувшись, нырнул вперед, размашистой рукой вырвал микрофон у девушки и, глядя прямо в камеру, захлебываясь, бешено закричал, как будто он в эфире:

– Люди! Спасите Родину! Телевизор вам врет! Останкино… Останкино – гнездо осиное… Вас жалят осы лжи!

Отпихнул парня, нависшего сзади, замахнулся на зеркальную лысину оператора, скорчил рожу журналистке, запомнив ее оскаленные зубки, блестящие глазки и антрацитовый гребешок в темных волосах, и побежал к грузовику аварийки.

Сел в кузов, на жесткий баллон, уткнувшись носом в стекло. Молчал весь путь, не слушая хохмящих работяг.

Глава 24

Сырая свежесть встретилась с припекающим солнцем, и мир казался удивительно безмятежным, лишенным всякой хищности, как будто среди такого дня ни у кого и в мыслях не может быть ничего злого. На станции Виктор купил бутылку пива покрепче. Впереди – сон, три дня отдыха. Промочить горло, чтобы слаще спалось. Птицы распевали на сто голосов. Одна из них свиристела так ритмично и пронзительно, как будто не спеша распиливают толстую тюремную решетку. Он шел аллеей, отхлебывал пиво небольшими глотками и к чему-то вспомнил, что сегодня в Москве – вече. Вече. Слово короткое, но пьянящее, похожее на кусок черного хлеба с медом. Всё еще успеется, не последний день борьбы. Теперь уже понятно: борьба будет долгой. Если люди на улицы вышли, так просто не уйдут.

Он подошел к дому, предвкушая долгий сон.

– Паяльник нагрел? – грубо спросила Лена из кухни, когда он, поставив недопитую бутылку на пол, развязывал кеды.

– Я как стеклышко, – сказал игриво, думая, что она не всерьез.

– Учти, ты здесь пьяный никому не нужен.

– Где же мне жить тогда, Лен, в канаве, что ли? – возразил всё еще игриво.

– Тебя здесь никто не держит.

Виктор от неожиданности дернул ногой, бутылка опрокинулась, пиво потекло. Жена негромко и зло выматерилась.