Книга Гоблины. Пиррова победа - Андрей Константинов

— …Ты извини меня, Олька.

— За что?

— За то, что устроил тебе все эти мурманские хлопоты, — пояснил Мешечко, выпуская в ночь очередное сигаретное колечко. — Нельзя было вас одних туда отправлять. Ну да задним умом все мы крепки.

— И на том спасибо, — грея руки эмалированной кружкой с чаем, улыбнулась Прилепина. — А то я начала было подозревать, что поездочку за полярный круг ты мне в отместку организовал. За то, что я той ночью не ответила на твой звонок.

— Ну ты даешь! Да, кстати, а почему ты мне тогда не ответила?

Как ни странно, но сей невинный вопрос застал Ольгу врасплох. Чтобы собраться с мыслями, она попросила у Мешка сигарету и, оттягивая секундочки, старательно долго раскуривала. Наблюдая за ней, Андрей молча хмурился, уже догадываясь по выражению Ольгиного лица, что ожидаемый ответ им обоим, похоже, станет неприятен.

Наконец, Прилепина решилась:

— Я не ответила тебе тогда потому, что той ночью была не одна.

— А с кем? — не выдавая эмоций, ровным голосом спросил Мешок.

— Я была с мужем.

— С бывшим мужем? Или уже с не вполне? — Ольга промолчала, и Мешок начал потихонечку закипать: — И как прикажешь это понимать? Отставку мне даешь? А причина? РазонДравился? Или старые чувства вспыхнули? С новой силой?

Прилепина грустно покачала головой и произнесла чуть слышно:

— Нет, не разонДравился. И не вспыхнули.

— А тогда что?

— Вот ты, Андрей, на днях попросил меня поехать в Мурманск. Мне и Дениску жалко было одного оставлять, и мама некстати приболела, и вообще… Просто ехать не хотелось. Но я — поехала. Потому что некому больше было, потому что ты попросил. Короче, потому что так надо. Не лично мне, но — надо. Вот так и здесь. — Ольга задумалась, подбирая правильные слова. Но правильные все никак не желали подбираться, поэтому она мысленно махнула рукой и… — Володя, он… Знаешь, он ведь до сих пор меня любит, хоть я и причинила ему столько боли. Даже странно.

— А ты его?

— Нет. Это ужасно, конечно, но у меня к нему ничего, совсем ничегошеньки, осталось. Разве только благодарность… за сына, за их отношения.

— Тогда в чем проблема?

— Есть одно, совсем немаленькое, «но»! Володя нужен Денису. А сына, извини, я все-таки люблю больше, чем тебя.

— Но ведь это неправильно! Это, в конце концов, глупо!

— Это не глупо. Напротив, всё это более чем правильно. Ты славный, Андрей! Ты самый лучший мужчина из всех, кого я до сих пор встречала. Поверь, я это не в утешение тебе говорю, я действительно так чувствую. Не сердись на меня, пожалуйста! Я очень виновата перед тобой… Я не должна была так привязывать тебя к себе и так привязываться к тебе сама. Но нам нельзя быть вместе.

— Наверное, я полный кретин, но, тем не менее, все-таки спрошу: почему?

— Потому что это невозможно! Я приношу одни беды! Похоже, это какое-то проклятие, но в этой жизни я еще ни одного человека не сделала счастливым. И вот теперь решила, что буду очень-очень стараться в этом направлении. Чтобы счастливым вырос хотя бы он. Мой сын…

Какое-то время они сидели молча.

Два бесконечно одиноких человека.

Они молча курили и молча смотрели на молодую, но вместе с тем уже глубоко несчастную луну. Почему несчастную? Да потому, что, веками накапливая в себе чужие тоску и отчаяние, за тысячелетия та превратилась в бездонный колодец грусти. Ее бледность — это бледность мертвого лица. Где живет печаль? Где живет сама Смерть? Может быть, на луне? Может быть, она и есть то самое, абсолютное Одиночество!

«Но разве мы с Андреем не одиноки? Разве наши непутевые жизни не доказывают этого? — подумалось вдруг Ольге, и она с тоскою принялась сама для себя перечислять симптомы хронической болезни последних лет: — Тревожные сны. Ожидание неведомо чего. Тяжелое похмелье бесполезных дней. Заброшенный за шкаф томик стихов, которые некому прочесть. Ужин на одного. Вечерняя прогулка «куда глаза не глядят и ноги не ведут». Ласковый ветер нашептывающий слова, которые не от кого больше услышать…»

И это всё? Бросьте, братцы! Ну что вы, в самом деле?! Разве такая малость может быть сравнима с космическим одиночеством луны?!.

* * *

— …Я тебе на чердаке постелила. А мы с Юлей внизу разместимся, — неправильно интерпретировала телодвижение Мешка Ольга, решив что тот собрался вернуться в дом.

— Спасибо, но я, пожалуй, в город вернусь.

— Да ты что?! Ночь на дворе! Ты устал! Дорога отвратительная! — Она отчаянно вцепилась в его руку. — Нет! Никуда ты сейчас не поедешь! Слышишь?! Завтра выходной. Так хотя бы отдохнешь, выспишься по-человечески!

— Не волнуйся за меня, я доберусь, — деликатно высвободил руку Андрей. — Черт, совсем забыл! Я же вам «Сайгу» привез, на всякий пожарный. Места здесь глухие, мало ли что… У Золотова позаимствовал, он ведь у нас охотник заядлый. Кстати, нипочем не хотел давать, пока я ему не объяснил, что этот карабин для тебя предназначается. Потому цени, не потеряй. Ты как, сама справишься, или показать?

— Сама… Андрей, не уезжай! Я прошу тебя! Ну почему?!!

— Нет, Олька. На чердаке я не лягу. Во-первых, я не кошак, чтобы по чердакам лазать. А во-вторых… Все равно толком не высплюсь, ежели буду знать, что где-то рядом — ты. Нагая, теплая, но при этом — чужая…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ВО ИСПЫТАНИЕ…

Санкт-Петербург,

20 сентября 2009 года,

понедельник, 10:14 мск

Всё воскресенье Андрей провел в УСТМ, немилосердно выдернув на службу в свой единственный законный выходной Певзнера. «Немилосердие» обошлось Мешку в две бутылки коньяка и обещание по первому требованию предоставить Геше «маршрутку» «гоблинов» для перевозки крупногабаритного хлама из его городской квартиры на дачу. В октябре Певзнер намеревался вступить в законный брак, а потому сейчас вовсю занимался ремонтом, особое внимание уделяя обустройству комнаты, в которой должно было разместиться брачное ложе. Несколько лет назад, побывав у Андрея в гостях, Геша пришел в полный восторг от «сексодрома», установленного в супружеской спальне четы Мешечко, и твердо решил, что когда-нибудь непременно заведет себе такой же. Аргументы Андрея, вроде «пойми, Карлсон, не в пирогах счастье!», должного действия не возымели. «Мешок! — хитро прищурившись, ответил приятелю Певзнер. — Я тридцать пять лет, за вычетом месяцев, проведенных в колыбели, проспал на еврейском сексодроме. Таки ты думаешь, что своей героической жизнью я не заслужил по-человечески выспаться с молодой женой?» Возразить на это было нечего. Особенно после того, как Геша разъяснил разницу между обычным и еврейским сексодромами. Последним оказалась маленькая, нестандартных размеров — 160<|>х<|>200 — кровать, то бишь не вписывающаяся в комнату по габаритам, а потому «обрезанная».