Книга Битвы за корону. Прекрасная полячка - Валерий Елманов

— Коль такое дело, то его можно и того, взад повернуть, — осторожно намекнул Мстиславский.

— А не повернем, оно нам куда дороже присланных ею шестидесяти тыщ выльется, — снова поддакнул Романов.

Мнишек, соблюдая наш договор, помалкивал, но столь красноречиво кивал боярам, что было видно — ясновельможный целиком на их стороне. Мой союзник Нагой тоже не встревал, предпочитая лениво зевать и обдавая меня смачным перегаром.

Я слушал, прикидывая в уме, что воевать на два фронта всегда опасно, а потому желательно затянуть переговоры. Но как? Выход подсказал Власьев. Точнее, он указал направление, вовремя упомянув о том, что ныне отворенную грамотку им высылать нельзя, поскольку, судя по сообщению все того же воеводы, обращение короля, которое везли послы, адресовалось государю Дмитрию, который…

Тут-то мне и пришла в голову хитроумная идея, и я предложил поступить иначе. Выждав недельку, не более, надо дать гонцу отворенную грамотку для шведских послов. Получив ее, они неспешно поедут в Москву, мы их тут слегка придержим, приняв не сразу, а затем, уже на приеме, придравшись, что их бумаги составлены неправильно (что за обращение к покойнику?), отправим их восвояси. Пока они доедут до Стокгольма да подготовят новые, еще раз прибудут в Великий Новгород, вновь пошлют в Москву за отворенной грамоткой и так далее и тому подобное, времени пройдет вагон и маленькая тележка.

— Но отвечать-то им все одно придется, — не понял тугодум Мстиславский.

— Придется, — согласился я. — Но к этому времени у нас наступит полная ясность с королем Сигизмундом.

Возражения были, но в целом идею одобрили. Как я понял, исключительно из-за того, что окончательное решение благодаря ей можно перенести на потом.

Обо всем остальном рассказывать ни к чему. Какие-то отписки воевод, их просьбы выделить деньжат на обновление крепостных стен, кои изрядно обветшали, и всякое такое. Говорю же, ничего существенного, а кое-что и вовсе выеденного яйца не стоило. Даже странно — с чего вдруг ясновельможный столь упорно настаивал на моем присутствии? Неужто из-за одних шведов?

Но я добросовестно отсидел до полудня, решив навестить Федора после обеда, во время перерыва, длящегося на Руси аж до самой вечерни. И вновь не получилось. Тут как тут вновь с визитом пан Мнишек, притом часа на три. Сидел морщась, но стоически выдувая чашку за чашкой крепкий кофе и при этом болтая без умолку. А выгнать не моги, нечего и думать о несбыточном.

Отвязаться удалось, лишь когда я откровенно заявил, что нынче зван в гости к своим родичам князьям Долгоруким. Тогда только он нехотя поднялся с лавки, да и то вызвался проводить. Делать нечего, дал согласие и направился вместе с ним к Никольским воротам, хотя Знаменские, ведущие в Занеглименье, к Власьеву, вот они, под боком, но не светить же дьяка. Отстал ясновельможный от меня уже на Пожаре.

Ладно, нормальные герои всегда идут в обход, и я повернул коня в сторону Земской избы. Пока ехал, продолжал гадать, чего это Мнишек ко мне приперся. Но как ни ломал голову, получалось одно — не иначе как прошлые грехи замаливает. Задумавшись, я чуть не заплутал в кривых московских улочках, спохватившись, что еду не туда, когда передо мной выросли стены Белого города. Пришлось поворачивать влево.

Добрался я до подворья Власьева уже под колокольный перезвон, но дьяк, узнав о дорогом госте, покинул свою домовую церквушку, где стоял на вечерне, и устремился ко мне с распростертыми объятиями. Поначалу все как обычно — поцелуйный обряд, богато накрытый, невзирая на пост, стол, правда состоящий исключительно из постных блюд, но я торопился, а потому приступил к делам сразу же, в трапезной.

Просьба моя заключалась в том, чтобы он разыскал всех известных на Москве свах. Надлежит выведать у них и подготовить для меня список имеющихся в Москве боярышень на выданье. Если есть на примете не москвичка, то бишь из худородных Рюриковичей, еще лучше.

— А для кого? — склонил голову набок дьяк. — Меня ведь первым делом о том спросят. И чего им поведать? Правду?

— Правду, — кивнул я и, вовремя припомнив оставшегося в Прибалтике Ивана Андреевича, назвал фамилию: — Для князя Хворостинина-Старковского. Просил он меня, чтоб я ему порадел по старой дружбе. Одного не знаю. Хотелось бы подобрать ему невесту из самых что ни на есть первейших, да боюсь, хватит ли его знатности.

Афанасий Иванович озадаченно посмотрел на меня, задумчиво поскреб в затылке и протянул:

— Ну-у, ежели дело токмо за ентим, то не сумлевайся. Он и сам из Рюриковичей, и род славен, и родичи в Думе сиживают, аж двое, да и покойный батюшка его в боярах хаживал. — И хмыкнул понимающе. — Для Хворостинина, стало быть, решил расстараться. Ну-ну, пущай для него.

Сам я тоже времени даром не терял, вспомнив свои обещания Басманову похлопотать перед Федором насчет его племянницы Фетиньюшки. Одно я дал поначалу — лишь бы отделаться. Но было и второе, гораздо позже, когда Петр Федорович выступил на суде в мою защиту. Дал я его хоть и мысленно, зато от души. Рисковал боярин, ох как рисковал, зная, насколько сердит на меня Дмитрий, но не побоялся. И гвардейцев моих, добровольно пришедших к нему в качестве видоков, на дыбу вздергивать не стал. Снял показания и отпустил. Между прочим, с учетом нынешних порядков неслыханное дело — отпускать без пытки. Это тоже дорогого стоило.

Да и сирота ныне Фетиньюшка, ибо сейчас на Руси в счет идут исключительно мужики, а у нее из ближайших родичей никого. Значит, никто не полезет к Годунову в фавориты, никто не станет клянчить вотчины с поместьями. То есть по всем статьям получался чуть ли не идеал. Только где ее искать, чтоб предварительно поглядеть?

Но, оказалось, ехать за нею никуда не надо. Стоило мне озадачить Багульника, чтоб заглянул в терем, некогда принадлежавший погибшему Петру Федоровичу, как тот выяснил, что в нем ныне она и проживает вместе с матушкой. То есть совсем рядышком, можно сказать, по соседству. И я на следующий день после окончания заседания Опекунского совета, кое-как отделавшись от вновь привязавшегося ко мне ясновельможного, самолично поехал туда в гости, покалякать с ее мамашей Агриппиной Васильевной.

Был с нею откровенен. Мол, так и так, ныне получается, дочка у тебя вроде как бесприданница, ибо с вотчинами худо, а мужиков нет — ни отца, ни дяди. При таком раскладе ее, чего доброго, придется либо за старика выдавать, либо за худородного. Но я был дружен с Петром Федоровичем, потому мне бы этого не хотелось, вот и решил проявить заботу, благо появилась у меня пара неплохих вариантов, которые могут оказаться весьма выгодными. И вскользь упомянул фамилию Ивана Андреевича.

Агриппина Васильевна поначалу не больно-то обрадовалась. Похвалив для приличия жениха, она, чуточку поколебавшись, но собравшись с духом, обмолвилась о радужной перспективе, на которую прошлым летом намекал ее деверь. Я, подосадовав в душе на неосторожность Басманова, еще раз напомнил ей об изменившейся далеко не в лучшую сторону ситуации. Но кое-какую надежду оставил, туманно заявив, что надо бы вначале посмотреть «товар». Если он такой замечательный, то как знать, как знать…