Книга Жизнь удалась - Андрей Рубанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Примерно, – осторожно ответил банкир.
– Вот представь себе, банкир: живет в камере такой гад и ведет себя тихо. Соседи знают, что он – гад, и с ним не общаются. Потому что – западло. Он сам по себе, остальные сами по себе. Его под шконку определяют, и он там сидит. Тихо. Но бывает по-другому, банкир. Бывает, что никто не знает про гада, что он – гад. Он вместе со всеми спит, чифирит и телевизор смотрит… Интересно рассказываю?
– Я не понимаю, к чему…
Капитан перехватил телефон поудобнее. Подсохла кровь на пальцах – они прилипли к трубке и меж собой склеились.
– Сейчас поймешь. Постепенно – ты слушаешь меня, банкир? – постепенно этот гад поднимает голову. То есть ему надоедает маскироваться под порядочного, и он начинает действовать. Совершать свои гадские поступки. А остальные, его сокамерники, наблюдают – и молчат. Не хотят связываться. Или – боятся. Гад орудует – а они отворачиваются… Делают вид, что ничего не происходит… Понимаешь, банкир, о чем я?
– Да.
– Знаешь, как говорят в тюрьме про таких?
– Нет.
– Про них, банкир, говорят так: ВИДЕЛ, ЗНАЛ И МОЛЧАЛ – ТЫ ТАКОЙ ЖЕ.
Капитан подождал ответа – вдруг банкир Знайка найдет, что возразить? – но банкир не возразил. Отключился.
Поздний рассвет открыл взору людей совсем другой мир. Исчезло все грязное, серое, уродливое. Все, что еще вчера раздражало глаз и отвращало, – теперь оказалось надежно упрятано под миллиардами девственно чистых хрусталин.
Рано утром капитан кое-как справился с самым неприятным – приехал к жене погибшего Матвеева и сообщил. Пробубнил что-то успокаивающее, велел явиться на Петровку, чтоб дать свидетельские показания, и поспешно сбежал. Рассказать жене о смерти мужа – все равно что чуть-чуть убить себя.
Все-таки проклятая у меня работа. Брошу все. Пойду в трактористы. Хозяйство заведу. Женюсь. Детей наделаю. Как отец: двух пацанов сразу, а третьего через пару годов. И дочку еще.
Убивать буду – только кур. По праздникам.
Ехать за город по дороге, превратившейся в каток, после бессонной ночи, пусть и на полноприводном автомобиле производства Наиглавнейшей моторной компании, показалось капитану безумием. Он добрался до Павелецкого вокзала, бросил машину, сел в полупустой вагон. Когда поезд миновал пригороды и глазам открылись бесконечные белые равнины, капитану полегчало. Подняв воротник бушлата, он вжался в угол скамьи и уснул.
Давным-давно приучивший себя к самоконтролю, он проснулся за минуту до прибытия на свою станцию. Называлась она, между прочим, Богатищево. Здешние деревни все, как одна, носили имена уютные и солидные, – безусловно, во времена появления этих имен люди тут жили обильно и спокойно. Впрочем, имелась деревня Косяево, но это не портило общей картины. Должно же быть среди селений Мягкое, Глубокое, Богатищево и Серебряные Пруды хоть какое-нибудь Косяево.
Кроме московского капитана, на щербатый бетон платформы сошел всего один человек: миниатюрная старуха в залатанном, подпоясанном бечевой китайском пуховике с огромным рюкзаком за плечами. Она бодро подпрыгнула, удобнее устраивая свой груз на спине, и стрельнула в капитана молодым глазом веселой ведьмы. Догоню, подумал сыщик, свежий после крепкого железнодорожного сна. Догоню, помогу дотащить поклажу. Я ж местный – вдруг она меня даже и вспомнит… Поговорим… Он прибавил ход, но бабка вдруг зашагала по тропинке меж кривоватыми березами невероятно резво, и шаг ее был ловок и точен. Капитан отстал. Дышал носом, жмурился на постреливающее сквозь ветви полуденное солнце. Не греет, зато светит – и то хорошо.
Федот был дома. В одном исподнем сидел на кухне. Мирно выпивал и закусывал.
– Прибыл? – осведомился он, мощно прочесав грудь.
– Ну.
– Садись.
– Где твой трактор?
– Отдыхает. И я с ним тоже. Вишь – сижу, снегопад отмечаю. Зима пришла, твою мать! Это тебе не хухры-мухры. Тракторист на деревне – главный человек, а зимой он в три раза главнее. Дорогу-то кому чистить? Мне. Не разгребу – никто сюда не доедет, ни хлебовозка, ни врач. В ваших Москвах такого не бывает. Понял теперь, кто перед тобой сидит?
– Понял.
– А чего такой мятый?
– Ночь не спал.
– Врешь, – Федот оглушительно захрустел огурцом, прищурил бесцветные глаза, всмотрелся. Пыхнул папиросой. – Чего стряслось?
– Ничего. Все нормально.
– Когда все нормально – оно сразу видно. А когда ненормально – еще виднее.
Капитан уперся взглядом в стену.
– Прошлой ночью, – сказал он, – я человека хотел от смерти спасти. Но не спас. А другого хотел убить. Но не убил.
Федот помолчал. Потом хмыкнул:
– То на то и вышло. Давай-ка выпей. Прямо щас. Накати стакан. И поедем. Поедем, малой. На тракторе покатаемся, из поджиглета постреляем… Все нормально будет…
– Не буду я стрелять.
– Не хочешь стрелять – не надо. А прокатиться – это первое дело. Свежий воздух… Я соляру зимнюю налил… – Федот весело подмигнул. – Ты в прошлый раз сказал, что квартеру в Москвах купил, да?
– В кредит.
– В долг, что ли?
– Да.
– И сколько, говоришь, стоит?
Капитан сказал.
Федот выругался.
– Как же будешь отдавать такой долг?
– Мне зарплату платят.
– И сколько платят?
Капитан сказал.
Федот выругался.
– Вот что, – сказал он. – Вчера Федор свою землю продал. Два гектара. Под дачные участки. Деньги – тебе отдаст. На твою квартеру. Только он велел тебе не говорить, что он землю продал. Имей в виду. И ты ему не говори, что я тебе сказал.
В печке гудело.
– Не возьму я у вас деньги, – сказан капитан. – У меня теперь свои есть.
– А тебя никто не спрашивает. Ты – малой. Ты делай, что тебе старшие говорят, понял? Возьмешь свои, добавишь наши.
– Как же вы без земли?
Федот печально покачал головой.
– Тебе, видать, на твоей войне совсем мозги отшибло. Или в Москвах обезумел… Мы тут – живем, понял? У нас есть вся земля, понял? Это у тебя ничего нет, окромя фуражки с кокардой. Понял, милицанер херов? А у нас всего полно. Пей давай.
После второго стакана мраки и тревоги отступили. Обстоятельно закусили квашеной капустой и поехали к Федору. Средний брат ничего не сказал младшему про проданную землю и деньги. А капитан ничего не спросил. Он не хотел ни о чем говорить. Он положил своей целью быстрейшее достижение бессознательного состояния. Но не вышло, даже наоборот – с каждым новым стаканом милицейская голова становилась как будто трезвее.
