Книга Умножающий печаль - Георгий Вайнер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Палей просто цитировал их. Я спросил — он ответил. Но он им сочувствовал.
Он со мной был не согласен. Он думал по-другому. Он считал, что мы с немцами братья навек. Он считал, что нам еще многому можно будет научиться у них.
В Писании сказано: «Мои пути — не ваши пути».
— Вениамин Яковлевич, пошлите им для успокоения вагон валиума. Кстати, нам надо решить один вопрос. Присядьте, пожалуйста…
Усадил его в кресло, обслужил, как хороший официант, — подал бокал шампанского, на тарелочку покидал закусь.
— Нам предстоят тяжелые времена, большая война. Статейка в «МК» — просто первая ласточка…
— Что вы имеете в виду? — встревоженно спросил Палей.
— По моим прикидкам уже на следующей неделе начнутся поиски концевого, стрелочника, виноватого. Наши позиции неуязвимы, но в азарте свершения справедливости, в разгуле гражданского гнева надо быть подальше от места праведного побоища…
— Я не понял, уточните… — попросил побледневший Палей.
— Я говорю о вечной проблеме нашего правосудия — ужасного выбора между произволом и самосудом, — спокойно пояснил я. — Чтобы выстоять в предстоящей кошмарной разборке, нужны огромные деньги, гигантские связи и стальные нервы.
— По-моему, у нас все это в наличии, — дрожащими губами вымолвил Палей.
— У меня — да. А у вас — плохие нервы, вам просто не по силам битва с этими разбойниками — газетчиками, прокурорами, кредиторами и прочими стервоядными! Мы должны сделать правильный ход…
Палей резко встал, шампанское плеснуло на его серый пиджак, растеклось на лацкане неопрятной черной кляксой.
— Вы хотите избавиться от меня?
— Ну, ну, ну! Вениамин Яковлевич, опомнитесь! — Я положил ему руку на плечо, силой усадил обратно в кресло. — Когда-то мне Гарри Каспаров сказал замечательную вещь: не сделанный вовремя нужный ход сразу ухудшает твою позицию. Ему-то просто — Каспаров играет в обычные шахматы с жесткими правилами. А я шпиляю в стоклеточные шахматы, где все фигуры ходят как могут…
— И что вы предлагаете? — Его быстрый глаз померк, и в голосе задребезжало старческое бессилие.
— Я прошу вас отдохнуть, — как можно мягче сказал я. — Вам сейчас нужен хороший отпуск — подольше и подальше. Где-нибудь на Багамах. Или на Кайманах… Естественно, отпуск оплаченный…
Палей мелко, суетливо вздыхал, будто дышал жабрами. Он хотел что-то сказать, может быть, крикнуть или броситься на меня. Но не было воли.
Потом собрался с силами и спросил сдавленно:
— Это приказ?
— Это моя просьба, Вениамин Яковлевич. Подождите, мы еще с вами побушуем! А пока положимся на вековую народную мудрость — на нет и суда нет! Билет на Барселону у вас на завтра, на восемь вечера… У Наденьки…
— Подождите! Подождите! — вскрикнул Палей, будто я уезжал от него на трамвае. — Какая Барселона? А жена? А дочка?
— О чем вы говорите, Вениамин Яковлевич! Я о них позабочусь здесь, как о самых близких людях! А пока вам лучше полететь одному. Не надо давать пищу клеветникам с их рассказами о бегущих с «Титаника» крысах. Погодя немного, когда здесь пыль уляжется, бой утихнет, крики смолкнут, я пришлю к вам семью. Не тревожьтесь и не сомневайтесь.
Палей разрушенно помолчал, потом вздохнул-всхлипнул:
— Боюсь, у меня нет выбора…
— Да бросьте вы, не драматизируйте! Просто приятное путешествие богатого, хорошо потрудившегося джентльмена. Кстати, у вас ведь с иностранными языками не густо? Вас в Барселоне в аэропорту встретит девушка, она возьмет на себя все дальнейшие хлопоты.
— Какая девушка? О чем вы говорите? — спросил Палей с таким испугом, будто я пообещал кастрировать его.
— Очень хорошенькая девушка. Она из службы Сафонова. Катя. Обеспечит вам везде полную безопасность, — заверил я.
— Катя… Безопасность… — как во сне повторил Палей. — Почему?
— Потому что она капитан ФСБ. В общем, не берите все это в голову — отдыхайте и набирайтесь сил! А сегодня вечером жду на празднестве…
Палей тяжело поднялся, он сразу резко постарел, осыпался. Раздумчиво сказал:
— Вы мне всегда были интересны как человеческий тип… Я никак не мог решить для себя — хороший вы человек или плохой…
Я не дал договорить ему, обнял и повел к дверям.
— Вениамин Яковлевич, в вашем возрасте и с вашим опытом необходимо точно знать: нет людей просто хороших или просто плохих. Есть люди, которые к нам хорошо относятся, и есть люди, которые к нам плохи. Я к вам отношусь очень хорошо, и поэтому мы оба — очень хорошие люди. До встречи на большой парти в Барвихе!
Он взялся за ручку, но обернулся и сказал:
— Я уверен, что ваша праздничная парти будет обильной, долгой и доброй… Как коммунистическая парти…
Лена просунула голову в кабинет и, заговорщически подмигивая, быстро сказала:
— Иди быстрее! Я с Надькой договорилась — она тебя без очереди пропустит…
— Спасибо, Лена! Спасибо тебе! Добытчица, заступница моя, просительница за меня — нескладня недотепистого! Мне бы еще денек простоять да ночь продержаться, а там ты меня пристроишь в жизни…
— А то? Конечно, пристрою! Если слушаться будешь!
— Не буду, — обнадежил я подругу и отложил в сторону портрет-фоторобот.
Пристально, долго я рассматривал его, будто медитировал, я вживлял его в себя, я закрывал глаза и накладывал портрет на смутное размытое воспоминание в надежде, что между ними проскочит искра догадки — волшебный прыжок сознания. Я поднимал свою тяжелую, лениво огрызающуюся память, как зимнего медведя из берлоги. Видел, видел, я наверняка ее видел с Котом! Но где, когда, при каких обстоятельствах, где ее сейчас искать — сообразить не могу.
Как ее зовут — не помню точно, это и вспоминать бесполезно. А фамилия у нее какая-то яблочная… Антоновка, семеренка, владимирка… Тьфу! Владимирка — это вишня! Нет, не вспомню. Привязаться не к чему, нет ассоциативного повода…
— Ну, ты идешь? — заторопила Лена. — Ты придумал душевный подарок?
— Придумал.
— Говори! Говори! Что подаришь?
— Для мил дружка выйму сережку из ушка. Из твоего ушка…
— Ну да, разбежался! Мне, молодой нежной девушке, будущей невесте, эти брюлики самой нужнее. Ну скажи серьезно!
— Серьезно? Сниму последнюю рубаху. Знаешь, есть такой народный обычай — отдал другу последнюю рубаху и идешь в нудисты.
— Ага, ага! — согласилась Лена, подталкивая меня в сторону приемной. — Поменьше рассуждай и резонерствуй. А то станешь занудистом. Занудой мужского пола. Ты думай об этом…
— Буду. До конца рабочего дня…