Книга Больше, чем товарищи по кораблю - Филиппа Янг

— не при маме. Ну и ладно.

"Я так горжусь тобой, милый". Она поднимает руки, чтобы обнять меня, но я останавливаю ее.

"Я не могу обнимать тебя здесь. У меня будут неприятности".

"Ой, прости. Я забыла, что ты слишком важная персона, чтобы тебя видели с мамой", — поддразнивает она и все равно щиплет меня за щеку в знак неповиновения. Она не первая пожилая дама, ущипнувшая меня за щеку, и, вероятно, не последняя.

"Спокойной ночи, мам".

Мои напряженные мышцы расслабляются, когда Бобби выходит вслед за ней.

Мне кажется, или этот парень очень похож на тебя?" размышляет Дэниел, когда я возвращаюсь к нему у сцены.

"Тебе кажется".

Признание команде, что моя семья здесь, означает, что мне придется объяснить, что я близнец. Младший близнец, и мне придется сразу же уточнить, потому что этот вопрос всегда стоит первым. А потом мне придется объяснять, где мой папа, а на это у меня нет сил.

Не на этой неделе.

В прошлом году я благодарил папу за здоровье. Нам сказали, чтобы мы не надеялись, что он доживет до Дня благодарения, но папа любил доказывать, что люди ошибаются, и именно это и сделал, мирно скончавшись во сне ранним утром следующего дня. Если бы только врачи могли назначить финишную прямую на Рождество, Новый год или через десять лет.

Я встречаюсь с мамой и Бобби за завтраком, а затем веду их на экскурсию по порту. Папа не хотел бы, чтобы мы зацикливались на прошлом; он хотел бы, чтобы мы здесь шутили, дурачились, создавали приятные воспоминания, но мы почти ничего не сказали друг другу за все утро. Думаю, мы с Бобби слишком боимся расстроить маму, которая сегодня на удивление в хорошем настроении.

Мы отправляемся на обед в милое местечко на пляже, где я бывал несколько раз. Бобби и мама еще не привыкли к жаре, поэтому мы решили посидеть внутри, где есть кондиционер. Я прошу столик на троих, но нас усаживают за стол, накрытый на четверых. Это не остается незамеченным. В конце концов кто-то приходит, чтобы убрать, но мама просто кладет руку на салфетку. Официант отходит, и я слегка киваю в знак благодарности.

Когда нам приносят еду, я жду облегчения, что это не индейка, но это не так. Я чувствую себя виноватым. Потому что, отказываясь есть то, что напоминает мне о папе, я игнорирую его. И я знаю, что мама и Бобби чувствуют то же самое.

Хватит. Сегодня нужно не забыть его или жить дальше, а вспомнить его и отпраздновать его жизнь.

Я поднимаю свой бокал с содовой. "За папу". Мой взгляд мечется между ними.

Бобби тоже поднимает свой бокал. "За папу". Его голос немного ломается, когда он произносит это.

Мы оба сдерживаем слезы, но они льются из маминых глаз, когда она поднимает бокал с белым вином. "За папу". Слова выходят с трудом, но она изо всех сил старается сохранить улыбку.

Мы с Бобби судорожно ищем салфетки, чтобы дать ей, одновременно вытирая мокрые глаза руками.

Эмоции стали немного более контролируемыми, я беру мамину руку, а Бобби кладет свою ей на плечо. Она слегка вздрагивает, вытирая глаза.

"Он будет смотреть вниз и говорить нам, чтобы мы перестали быть такими крутыми".

Мы с Бобби тоже хихикаем. Облегчение мгновенно нахлынуло на меня, как тяжелый туман. Она права: он бы точно так сказал. Минуту мы не можем остановиться, каждый из нас беспричинно подзадоривает другого, пока я не перестаю понимать, плачу ли я, потому что смеюсь, или смеюсь, потому что плачу. Официанты, наверное, считают нас сумасшедшими, но нам все равно.

"Так приятно слышать, как вы снова смеетесь вместе, мальчики".

Я перевел взгляд на Бобби, и меня охватил стыд. Всю неделю я подталкивал и подталкиваю его к борьбе со мной, и что? Он не стал драться, даже когда мамы не было рядом. Клянусь, я даже не узнаю себя. Как будто вся эта односторонняя злость превратила меня в какое-то чудовище. Я думал, что являюсь героем своей истории — поддерживаю папину улыбку, веду за собой, продолжая жить дальше, — а на самом деле я злодей. Это я сбежал, когда моя семья нуждалась во мне больше всего, и это я решил игнорировать их. Тогда я даю себе срок наладить отношения с ним до того, как он уедет.

К тому времени, как мы ужинаем, наша еда уже остыла, но мы не жалуемся. Я не знаю, когда мы в последний раз ужинали втроем, как сейчас, но то, что внутри меня сломалось, что я до сих пор латал пластырем из алкоголя и секса, наконец-то начинает заживать.

Мы вспоминаем о папе, рассказываем смешные истории, которые все мы рассказывали и слышали миллион раз, но до сих пор не чувствуем себя старыми. Когда мы возвращаемся на корабль, я отправляю их в их комнату, чтобы они могли подготовиться к официальному вечеру. Мне удалось уговорить их пойти со мной в театр на выступление моего друга фокусника/комедианта, потому что я думал, что нам не помешает легкий вечер, но когда я собираюсь уходить, мама снова кажется встревоженной.

"В чем дело, мам?" Я возвращаюсь в ее комнату, позволяя двери закрыться за мной. Мы с Бобби усаживаем ее на маленькое кресло у окна и присаживаемся на край кровати.

Ее глаза уже слезятся. "Я не могу не думать… если бы я приготовила ему отдельную еду или не позволила навалить столько всего на тарелку, у его тела хватило бы сил бороться еще немного".

"Мама, — перебиваем мы ее.

"Я знаю, я знаю. Но я просто не могу избавиться от чувства вины. Я была так напряжена тем, чтобы успеть все приготовить, что не уделила ему должного внимания".

"Мама, пожалуйста, ни на секунду не вини себя", — умоляет Бобби. "Несмотря на то, что день был напряженным, ты весь день заботилась о нем. Принимала гостей, готовила для них и развлекала всю семью. И не забудьте, что вы объединились и уничтожили всех нас в "Монополию"".

Она слегка улыбается, словно исправляет воспоминания, которые она исказила в своем сознании, и я беру ее за руку.

"А ты не думаешь, что вместо того, чтобы насытиться, может быть, он в последний раз увидел всю свою семью, увидел, что мы все счастливы, и понял, что мы справимся и без него? Должно быть, он чувствовал себя в безопасности, когда наконец отпустил нас".

"Ты подарила ему лучший последний день, который