Книга Божьим промыслом. Стремена и шпоры - Борис Вячеславович Конофальский

глаза.

— Колокола звонят к утренней молитве, до рассвета два часа осталось. Пора собираться.

Выпитое вино, усталость, жар, рана ноет… Всё это делало его пробуждение и подъём очень тяжкими, очень… Но было кое-что, что придавало ему сил, заставляло преодолевать себя. Он понимал, что нужно закончить дело с этим проклятым городом. Закончить вопреки всем своим немощам, потому что помимо него никто этого сделать не сможет. И уже через месяц, а может, и через пару недель Фёренбург отворит ворота проклятому еретику, и герцог навсегда утратит этот город, а он, барон Рабенбург, возможно, потеряет всё, чего добился за последние годы.

— Пиво вчерашнее, — сказал фон Готт, ставя перед ним большую кружку. — А еда у них одна постная.

И помыться ему не пришлось, и одежда была вчерашняя, но всё это не играло никакой роли. Он готов был терпеть, лишь бы сегодня закончить начатое. И раздавить последний гнойник города.

— Седлайте коней, — хрипло произнёс он, беря кружку с пивом. — И доспех несите.

* * *

Через час они, рассмотрев на карете и утвердив дорогу, выслали вперёд ротмистра Кольбитца: раз уж он всю ночь был в передовом дозоре, так пусть и утром постарается. И пока Брюнхвальд и Лаубе выводили людей на улицу и строили их в колонну, ротмистр вернулся и доложил:

— Горожан нигде нет. Я дошёл до перекрёстка. Никого не видал.

— И на крышах нет арбалетчиков? — уточнил Дорфус.

— Ни одного болта в нас не прилетело, — отвечал офицер дозора.

— Всё-таки любят бюргеры свои перины, — негромко произнёс генерал. Он сам, будь он главным у горожан, не спал бы и своим подчинённым не дал бы поспать, но и враг не сомкнул бы глаз за всю ночь, и сейчас, на выходе из-за стен монастыря, с каждой крыши в строившихся солдат летели бы болты.

В общем, с молитвой и верой отряд двинулся вперед. Город уже наполнялся людьми, а ещё Дорфус по незнанию выбрал для движения к восточным воротам широкую улицу, что называлась Графской, а она — из-за того, что ворота уже, видно, были открыты, — вмиг заполнилась телегами, что шли навстречу колонне. В общем, движение его отряда было затруднено и понемногу замедлилось. Но всё равно он неуклонно вёл своих людей вперёд, надеясь, что там, у Глевенских восточных ворот, на торговом подворье богатого еретика Гойзенблиха, он найдёт бургомистра и разгромит последний оплот сопротивления в городе.

«Ну не бесконечны же у них офицеры! Большая часть сидит в цитадели под замком, ещё один, быть может, самый рьяный, ночью был ранен. Если есть у них ещё достойные, так должны быть в это время при последних их силах. А уж городское мужичьё без опытных командиров для нас опасности не составит, а может быть, даже и поможет».

И вскоре, когда небо в восточной стороне стало сереть, они вышли на улицу, что вела к небольшой площади, на которой и находилось торговое подворье купца Гойзенблиха.

А перед площадью вся улица сплошь забита гружёными подводами, и чтобы пройти по ней,колонну пришлось распускать в рассыпной строй. Брюнхвальд сразу сказал:

— Сие неспроста. То намерено так телег нагромоздили.

Волков с ним был полностью согласен. Но ему даже не пришлось отдавать приказа, подъехавший Лаубе сам предложил:

— Я возьму пять десятков людей из арьергарда, а колонну поставлю поближе к домам, разберу этот затор, пропущу телеги вперёд, пусть уезжают.

— Так и поступайте, — ответил ему генерал.

И тут же к нему подбежал один солдат и доложил:

— Ротмистр Кольбитц меня прислал сказать, что на площади строятся. Горожане!

— Много их? — первое, что спросил генерал.

— Много, — отвечал вестовой, — но сколько — ротмистр ещё не знает, не посчитал ещё. Темно.

* * *

Нельзя из одного донесения делать выводы. Много — мало. Темно. Так дело начинать нельзя. Тем более нельзя полагаться на донесения одного человека, к тому же если это ротмистр — по сути, молодой ещё офицер.

— Поехали, — говорит генерал и меж телег и больших возов протискивается к концу улицы, чтобы самому взглянуть на противника.

В сером свете наступающего утра он увидел на площади правильно выстроенную баталию из пяти сотен людей, почти готовую к бою. И встали они правильно. Видно, были у горожан ещё офицеры. И увидел он под городскими флагами его. Самого бургомистра в окружении отборных людей.

«Надо же, сам бургомистр Тиммерман на коня сел и доспех какой-никакой надел! — признаться, Волков был удивлён. Среди чернильного рыцарства города Малена он и не вспомнил бы того, кто сам садился на коня и брал оружие в руки. — Злой человек и упрямый. Такой будет сопротивляться, не испугается».

К нему по уже чуть расчищенной от телег улице подъехал Карл Брюнхвальд, он также всё сразу понял:

— О, бюргеры намерены драться. Хорошо стоят, плотно; вот только как они в таком плотном строю ходить будут?

Волков не ответил ему; он сам всё это подметил, строй горожан был монолитен и крепок, но нужно быть необыкновенно обученными солдатами, нужно иметь самых опытных сержантов и барабанщиков, чтобы в таком плотном строю ещё и продвигаться. Но не строй интересовал генерала, он всё пытался разглядеть бургомистра, словно, разглядев врага, он смог бы узнать, что тот замышляет.

А полковник тем временем продолжал:

— Думаю, выходить на площадь колонной — мысль не очень хорошая, — тут он был абсолютно прав. Волков и сам понимал, что колонной крепкую «коробку» горожан не пробить. И Брюнхвальд продолжал: — У нас тут восемьдесят мушкетов, а их баталия — отличная цель, Вилли проредит их изрядно, если каждый из мушкетёров выстрелит пару раз, а чтобы они стреляли спокойно, Кальб займётся арбалетчиками горожан. Посмотрим, как хорошо бюргеры будут стоять под мушкетными пулями.

Говорил всё это полковник тоном зловещим, ничего хорошего горожанам не сулившим. И вправду, баталия с таким плотным строем — отличная мишень для мушкетов, вряд ли одна пуля пролетит мимо.

А капитан Вилли, после того как полковник махнул ему рукой, уже вывел на площадь своих людей, и они неровными цепями встали перед выходом с площади, первый ряд уже положил мушкеты на упоры, фитили у всех зажжены, лишь непринуждённые позы мушкетёров говорили о том, что бой ещё не начат. Зеваки разного пола и возраста, и местные, и приезжие, жались к домам, никто на площадь уже выходить