Книга Жизнь и смерть ордена тамплиеров. 1120-1314 - Ален Демурже

Тамплиеры, встававшие на защиту ордена, умели делать различие между этими двумя мирами. Четыре представителя ордена, представшие перед папской комиссей в Париже 7 апреля 1310 г.,

сказали, что во всем мире, кроме королевства Франция, невозможно найти ни одного брата ордена Храма, который произносит или з прошлом произносил подобные лживые слова, на основании чего можно ясно увидеть причину, по которой эта клевета звучит только в королевстве Франция: потому что те, кто это сказал, свидетельствовали, находясь под действием страха, молитв или денег (р. 183).

«Современная» пытка, если так можно выразиться, родилась в конце XIII в. вместе с современным государством. Она берет начало с инквизиции. Последняя была сформирована в 1235 г. с целью искоренять ереси. В то время это дело было поручено нищенствующим орденам, францисканскому и, главным образом, доминиканскому, так как для этого последнего ордена борьба с ересями являлась основным призванием.

Римское право не признавало действительными признания, полученные с помощью запугивания или насилия. Каноническое право тоже. По крайней мере, до середины XIII в. Булла «Ad extirpendam», изданная папой Иннокентием IV, недвусмысленно называла пытку средством достижения истины, когда речь идет о ересях. Папа прямо предписывает пытать и при этом приводит применение этого средства в строгую систему. В 1265 г. Климент IV подтвердил эту буллу, а в 1311 г. Климент V приказал истязать тамплиеров там, где это еще не было сделано. Таким образом, пытки применялись в странах, где инквизиция пользовалась неограниченной властью или находилась в руках государства, желавшего к ним прибегнуть: так обстояло дело во Франции, но не в Венеции.

Филипп Красивый дал приказ о применении пыток по просьбе инквизитора Гильома Парижского, хотя в действительности французская инквизиция полностью зависела от короля. Приостановив работу инквизиторов в ноябре 1307 г., папа лишил действия Филиппа их законного прикрытия. Именно этим объясняется давление на папу, оказанное королем, чтобы добиться восстановления полномочий инквизиторов.

В Англии инквизиторов не было. Поэтому потребовалось направить туда инквизиторов с континента, которым только через несколько долгих месяцев удалось добиться применения пыток (впрочем, без особого успеха). По решению государственных властей пытки не использовались ни в Испании, ни в Валенсии. В Равенне архиепископ Ринальдо да Конкорреццо, руководивший расследованием, также отказался от их употребления.

Современники процесса почти не понимали роль пытки. Большинство историков того времени были церковнослужителями, как правило, конформистами, которые считали применение пыток к еретикам нормальным. Поскольку и во Франции, и в Англии они приняли описание ситуации в версии короля Франции, признания их не удивляли.[549] Для них пытка была обыденным явлением. По словам автора «Хронографии франкских королей», «тамплиеры — воины, которых нелегко напугать».

Ряд современных историков, в той или иной степени, разделяет эту точку зрения. Как утверждают, Моле так и не узнал пытки, однако он признался в чудовищных грехах, присываемых ордену Храма. Что это доказывает? Либо он говорил правду, и тамплиеры были виновны, и тогда у Филиппа Красивого были причины их преследовать, либо он поддался страху, а значит, не отличался мужеством. Орденом руководила бездарность, отражавшая посредственность самой организации. В конечном счете виновен был орден Храма или нет, имело очень мало значения. Однако мне кажется, что историки поспешили с вынесением приговора по делу ордена, сведенному к делу Моле.[550]

Можно ли забывать, что в момент ареста престарелому Моле было уже за шестьдесят, он состоял в ордене сорок лет, из которых двадцать пять провел на посту магистра? Это был человек, изнуренный старостью. Его таскали от одного следователя к другому, из одной комиссии, к которой он не питал доверия — и зря, — в другую, которой, как он думал, можно было доверять, — и опять же зря. Он выбрал способ защиты, состоявший в том, чтобы полностью положиться на папу. Обладая заурядным умом, он ничего не понял в конфликте между папой и королем, в котором процесс тамплиеров былне более чем предлогом. Вдруг, с опозданием, уже слишком поздно, в марте 1314 г., он осознал, что его слепое доверие было тщетным и он оказался в роли игрушки. Хотя все уже было кончено, орден Храма перестал существовать, уже ничего нельзя было сделать, и весь смысл его жизни обернулся бесчестьем, он сказал «нет», прекрасно зная, что за это его ожидал костер. Этот выбор заслуживает большего, чем презрение, с которым обычно относятся к Моле, хотя это и не освобождает его от ответственности. Он заслуживает того, чтобы вновь поднять вопрос о пытке. Новый угол зрения может дать нам история XX в., предоставляющая вполе достаточный материал на эту тему.

Если церковнослужители, которые писали историю, не видели в пытке ничего особенного, то агенты Филиппа Красивого и инквизиторы знали ее возможности, умели ее применять и дозировать. Например, на утреннем допросе тамплиер не помнил, что был в чем-то виновен: тогда аудиторию распускали, а когда она снова собиралась вечером, к тамплиеру возвращалась память. Ни один документ не расскажет нам, что происходило в промежутке. Свидетельство Артура Лондона в «Признании» (l`Aveu) дает нам ответ, и он не устарел, как будто этот текст принадлежит нашему столетию. Ногаре и Плезиан знали, что им достаточно появиться во время допроса, чтобы обвиняемый, который, возможно, собирался сказать не то, чего от него хотели, вернулся на путь «истины». Когда летом 1308 г. в Шиноне кардиналы, представлявшие папу, допрашивали Моле, Ногаре и Плезиан были там, и Моле подтвердил свои признания. Эта жертва не была мужественной. Но перестают ли от этого Ногаре и Плезанс быть палачами?

Палачи, приверженцы короля или инквизиторы знали, что, показав для начала пыточные инструменты, можно избежать их применения. Они умели «подготовить» арестанта для показа папе точно таким же образом, какой сегодня применяется для того, чтобы привести обвиняемого в должное состояние перед демонстрацией по телевидению. Показания тамплиеров говорят сами за себя. Эмери де Вильер-ле-Дюк боялся смерти: он вызвался защищать орден, но предстал перед папской комиссией 13 мая 1310 г., на следующий день после казни пятидесяти четырех его товарищей, «бледный и совершенно запуганный», он объявил…

что все заблуждения, приписываемые ордену, абсолютно лживы, хотя вследствие многочисленных пыток, которым Г. де Марсильяк и Гуго де ла Сель, допрашивавшие его королевские рыцари, подвергли его за то, что он сказал, он, свидетель, признался в некоторых из названных заблуждений. Он заявил, что накануне видел своими глазами, как на повозке увозили на сожжение пятьдесят четыре брата названного ордена… а что сам он, если бы ему грозил костер, боясь, что не сможет вести себя достойно, и из страха смерти сознался бы и показал бы под присягой… что все заблуждения, приписываемые ордену, истинны, и что, если бы его попросили, он признался бы даже в том, что убил Господа (р. 189–191).