Книга Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь - Варлен Стронгин

В квартире Булгаковых стали появляться жокеи, инструкторы по выездке лошадей, будущие шоферы…

Им было лестно бывать у известного писателя, общаться с его элегантной женой… Они вели свои разговоры, в то время когда Булгаков пытался работать, включалось подсознание, однако громкий чуждый ему разговор нарушал ход мыслей. «Смычка интеллигенции с рабочим классом состоялась!» – шутил он, хотя ему было совсем не смешно.

Звонком Сталина и последовавшими за этим событиями Булгаков был потрясен и как-то с гордостью подписал краткое письмецо В. В. Вересаеву: «Ваш М. Булгаков (бывший драматург, а ныне режиссер МХТ)». Булгаков был зачислен режиссером в МХАТ в мае 1930 г. Забитому, затравленному, полуголодному писателю была сохранена жизнь. Об этом «благодеянии» Сталина заговорила вся интеллигентная Москва. Возможно, вождь на это и рассчитывал. Ведь он знал, что кое-кто считает его тупым, озверелым фанатиком, виновником разрухи, который ведет к гибели страну. А теперь стали говорить, что, будучи наркомом по делам национальностей, он был совершенно простым, без всякого чванства, кичливости, говорил со всеми как с равными. Он ведет правильную линию, но кругом него сволочь. Эта сволочь и затравила Булгакова. На травле Булгакова делали карьеру разные литературные негодяи, а теперь Сталин дал им щелчок по носу. Трудно поверить, что еще в 1930 году Сталин задумал репрессии 1937 года, когда стал расправляться с окружающей его «сволочью» – значимыми соратниками по партии, лучшими писателями, композиторами, режиссерами, учеными, военными… Одно несомненно – сохранив жизнь Булгакову, он в какой-то мере тогда обелил себя и поднял свой авторитет. Осведомители распространяли среди народа случай, выдавая его за истинный, во время которого Сталин проявил грубость, но вынудил на это вождя своей бестактностью актер Подгорный.

На премьерном спектакле «Отелло» к сидевшему в театральной ложе товарищу Сталину подошел этот актер и начал говорить, что он очень болен, что за границей хорошо лечат, неплохо бы туда поехать, но как это сделать? Товарищ Сталин хранил молчание. Подгорный смутился и стал говорить, что, в сущности, конечно, и в СССР есть хорошие доктора, лечебницы, что можно, без сомнения, подлечиться в СССР. Сталин не отвечал. Растерявшись, Подгорный дрожащим голосом проговорил:

– Вот вы, товарищ Сталин, кавказец, долго жили на юге, не можете ли вы мне посоветовать, на какой курорт поехать?

Сталин, уставший от приставаний артиста, кратко и отрывисто сказал ему:

– В Туруханский край!

Подгорный как ошарашенный выскочил из ложи.

Люди с улыбкой внимали рассказчикам этого «случая», и лишь единицы знали, что на премьерный спектакль «Отелло» действительно ожидали Сталина и Литвинова, но они не приехали.

Булгаков безумно устал от нервной бесперспективной борьбы с властью, ему хотелось пусть на время, но вырваться из этой опостылевшей обстановки: «Прошу Правительство СССР отпустить меня хотя бы до осени и разрешить моей жене Любови Евгеньевне Белозерской сопровождать меня. О последнем прошу потому, что серьезно болен. Меня нужно сопровождать близкому человеку. Я страдаю припадками страха в одиночестве».

Михаил Афанасьевич невольно проговаривается. Ведь он живет с женою. Значит, даже рядом с нею чувствует себя в одиночестве. Но просит разрешения взять жену с собою, надеясь вырвать ее из среды беговиков и шоферов, вернуть семейную жизнь в приемлемое для себя состояние.

Он безоговорочно доверял брату Николаю и писателю Викентию Викентьевичу Вересаеву. Написал брату Николаю в Загреб:

«7. VIII. 30 г. Дорогой Никол! Вчера получил твое письмо из Загреба. До этого ни одного из твоих писем не получил.

1) МХТ: сообщение о назначении верно…

2) Деньги нужны остро. И вот почему: В МХТ жалованье назначено 150 руб. в месяц, но я их не получаю, т. к. они отданы на погашение последней 1/4 подоходного налога за истекший год. Остается несколько рублей в месяц… денежные раны, нанесенные мне за прошлый год, так тяжелы, так непоправимы, что и 300 трамовских рублей как в пасть валятся на затыкание долгов (паутина). В Москве какие-то сукины сыны распространили слух, что будто бы я получаю по 500 рублей в месяц в каждом театре. Вот уже несколько лет как в Москве и за границей вокруг моей фамилии сплетают замыслы. Большей частью злостные. Но ты, конечно, сам понимаешь, что черпать сведения обо мне можно только из моих писем… Поправляйся… Счастлив, что ты погружен в науку. Будь блестящ в своих исследованиях, смел, бодр и всегда надейся. Люба тебе шлет привет.

Твой Михаил».

В. В. Вересаев на протяжении почти двадцати лет внимательно следил за творчеством и жизнью Булгакова. В 1929 году, когда, по словам Булгакова, ему «по картам выходило одно – поставить точку», в квартире его появился Вересаев.

– Я знаю, Михаил Афанасьевич, что вам сейчас трудно, – сказал Вересаев своим глухим голосом. – Вот возьмите. Здесь пять тысяч… Отдадите, когда разбогатеете.

И ушел, даже не выслушав благодарности. Благородный поступок друга Булгаков никогда не забывал:

«В. В. Вересаеву. 22. VII. 31 г.

В тот темный год, когда я был раздавлен, Вы пришли и подняли мой дух. Умнейшая писательская нежность! Не только это. Наши встречи, беседы. Вы, Викентий Викентьевич, так дороги и интересны! За то, что бремя стеснения с меня снимаете, – спасибо Вам. Дайте совет. Есть у меня мучительное несчастье. Это то, что не состоялся мой разговор с генсеком. Это ужас и черный гроб. Я исступленно хочу видеть хоть на краткий срок иные страны. Я встаю с этой мыслью и с ней засыпаю. Ведь он же произнес фразу: “Быть может, Вам действительно нужно уехать за границу?” Он произнес ее! Что произошло? Ведь он же хотел принять меня?.. Один ум, практический, без пороков и фантазий, подверг мое письмо генсеку экспертизе и остался недоволен: “Кто поверит, что ты настолько болен, что тебя должна сопровождать жена? Кто поверит, что ты вернешься?” Там, где есть это “кто поверит?” – меня нет, я не живу».

Михаил Афанасьевич в каждом письме Сталину непременно требовал отпустить его за границу вместе с Любовью Евгеньевной, не хотел оставлять ее в России своеобразной заложницей. Хотел послать телеграмму Сталину: «Погибаю в нервном переутомлении. Смените мои впечатления на три месяца. Вернусь!» Но послать такое унизительное заверение не решился. Физическое и нервное состояние Булгакова ухудшалось. Любовь Евгеньевна писала: «Вспоминаю, как постепенно разбухал альбом вырезок с разносными отзывами и как постепенно истощалось стоическое отношение к ним со стороны М. А., а попутно и истощалась нервная система писателя: он становился раздражительней, подозрительней, стал плохо спать, начал дергать плечом и головой (нервный тик). Надо было только удивляться, что творческий запал не иссяк от этих непрерывных груборугательных статей… Мы часто опаздывали и всегда торопились. Иногда бежали за транспортом. Но Михаил Афанасьевич неизменно приговаривал: “Главное – не терять достоинства”. Перебирая в памяти прожитые с ним годы, можно сказать, что эта фраза, произносимая иногда по шутливому поводу, и была кредо всей жизни писателя Булгакова».