Книга Тактика победы - Михаил Кутузов

Кавалерия наша не только не бросалась преследовать турок, но начала свое движение только тогда, когда я с двумя линиями пехоты уже сделал две версты. Это меня страшно раздражало, и я был вне себя от гнева как против кавалерии, так и против ее начальника, не сумевшего заставить ее двигаться.

Единственно только полковник Уманец, Кинбургский полк которого был первым атакован и много потерпел от этого натиска турок, собрал оставшихся людей и явился ко мне на помощь, но было уже поздно[118].

В трех верстах от поля сражения мы увидели укрепление, как видно начатое только утром и уже оконченное в продолжение 5 часов. Укрепление это имело очень длинное очертание, и вокруг него шел ров, в иных местах доведенный даже до порядочной глубины. Вероятно, для сооружения этого ретраншемента турки употребили огромное число местных жителей, которые затем скрылись вместе с янычарами, оставив на месте все свои инструменты, которыми мы и воспользовались во множестве.

Мы прошли около 5 верст, но турок все еще не было видно, несмотря на то, что мы были уже в 4-х верстах от их лагеря. Это привело нас к убеждению, что их там вовсе нет[119].

Мы не ждали найти этот лагерь укрепленным, но показалось, что его укрепили только 5-ю редутами, построенными впереди фронта и расположенными в виде квадратов.

Я не сомневался в том, что мы легко можем снести этот лагерь и, завладев орудиями (так как наша кавалерия подошла наконец к нам), окончательно довершить победу.

Но Кутузов судил совсем иначе и, несмотря на все мои старания склонить его к этому предприятию, успех которого так легко достижим, он остановил все войска, а затем повернул назад и возвратился в свой лагерь.

На все мои доводы он ответил так: «Вы знаете, что наши люди не умеют хорошо ходить в атаку, а я, будучи отброшен с перемешанными в беспорядке частями, легко могу понести полное поражение. Подумайте, ведь у меня только одна армия!» Трудно было рассуждать более односторонне, руководствуясь лишь излишней предосторожностью, более чем неуместной.

Настоящей же причиной его нерешительности были главным образом его обычная трусость, старость и тучность, всегда мешавшие ему в подобных случаях. Он изнемогал от усталости и жары, хотя последняя и действительно была невыносима; около 4-х часов дня я нашел Кутузова лежащим на горячей земле, задыхающимся от жары. Он был не в состоянии не только действовать, но даже и думать.

Мы ему сделали из турецких флагов маленькую палатку, и, когда он отдохнул и мог говорить, он искренно и в трогательных выражениях поблагодарил пехотных генералов, действительно заслуживших ее, тогда как кавалерийские генералы не только не получили никакой благодарности, но даже были очень дурно приняты. В данном случае Кутузов был совершенно прав.

В 10 часов вечера мы уже были в своем лагере.

Мы разбили все планы турок, но, к сожалению, не только не завладели их пушками, но даже потеряли одну свою, что служило некоторым помрачением нашего успеха.

В этом сражении русская пехота снова заслужила название стены, которое ей дал прусский король в Семилетнюю войну.

Я был свидетелем, как мои каре выдержали 3 или 4 кавалерийские атаки; как они в промежутках между атаками подвергались страшному огню; как люди, пораженные пулями или снарядами, падали, но прочие стояли неподвижно. Артиллерия также ни в чем не уступала пехоте.

Это сражение произвело большую сенсацию в Европе, и газеты говорили о нем с большим энтузиазмом, чего, впрочем, оно не заслуживало по славе. Не знаю, кто мне оказал дурную услугу, напечатав во французской газете (четверг, 5 дек. 1811 г.), что будто бы это сражение выиграно только благодаря моим распоряжениям. Так как это сообщение было не совсем верно, то оно меня очень опечалило. В этот день я исполнил только свой долг, и действительно я не смею ни в чем себя упрекать, мне удалось совершить то, чего мне так хотелось и чего бы я легко достиг, имея при себе кавалерию.

В войне с турками генералы, командующие пехотой, заключенною в каре, имеют мало средств отличиться, тогда как кавалерийские генералы могут сделать решительно все, что только захотят. Но наши генералы в этом сражении не захотели ничего делать. Я могу смело сказать про себя, не боясь быть обвиненным в самохвальстве, что, если бы я командовал армией, победа была бы полная и, может быть, этим сражением окончилась вся кампания, так как я бы овладел всем лагерем и пушками турок, а через 4 дня отправился бы в Шумлу. Турки, наверное, испугались бы и разбежались, а великий визирь уже через 8 дней не собрал бы и половины своей армии.

Мы потеряли 1180 человек. Потери же турок равнялись 2000 убитых; особенно они пострадали от огня нашей артиллерии, которая сильно поражала их, когда они переходили через наши каре.

Поведение нашей кавалерии не осталось неизвестным и в Петербурге. Государь приказал Кутузову представить об этом официальный отчет и указать виновных, но наш старый вождь восстал против этих строгих мер. Хотя кавалеристы были действительно виноваты, но их прежние заслуги и долговременные службы говорили за них, и потому Кутузов на запрос Государя отвечал, что те, которых непредвиденные обстоятельства сделали виноватыми, уже достаточно наказаны лишением наград, которых, он просил для них.

Получив такой ответ, Государь не забыл о нем, и когда через 4 месяца Кутузов вновь представил за боевые подвиги 7-й егерский и Белорусский гусарский полки, то Государь пожаловал егерям серебряные трубы, а гусарам в награде отказал, причем повелел передать Кутузову, что только новые удачи гусар могут изгладить воспоминания об их прежнем поведении.

Государь также повелел запросить Кутузова, правда ли, что многие для рекрутов еще не получили обмундирования.

Так как рекруты были в моем ведении, то я смело отвечаю, что если хотят, чтобы они были одеты, то обмундировальная комиссия должна была выслать вещи заранее, по крайней мере в июне, когда кампания еще только началась. На этом дело и кончилось.

Все эти мелкие подробности и пустяки были сообщены волонтерами. Адъютант Кутузова, гвардии капитан Кайсаров, отвозивший в Петербург донесение об окончании сражения, повез также с собой и письма, но не прочитал ни одного из них (как видно, Кутузов не обладал слабостью гр. Каменского), хотя военный министр Барклай и предупреждал его, чтобы он относился с большой осторожностью ко всему, что писали из армии.

Между этими письмами было и письмо Ланского, где он описывал разные происшествия, не пощадив никого. Его письмо облетело весь Петербург и стало примером неосторожности и причиной многих сплетен.

Занятое нами расположение после сражения, потеря одной пушки и двух зарядных ящиков дали возможность туркам составить реляцию в свою пользу. Г-н де ла Тур передал нам секрет наполеоновских бюллетеней, и вскоре мы увидели во всех французских газетах известия о том, что будто бы мы повсюду были разбиты и потеряли всю нашу артиллерию, что один из наших генералов был убит в своей карете и что после трех приступов Рущук был снесен и т. д. Когда через 4 месяца об этом заговорили с великим визирем, то он отвечал, что он не причастен ни к одной из этих реляций, а что они фабриковались в Константинополе.