Книга Курчатов - Раиса Кузнецова

Включены были все сигнализирующие радиационную опасность приборы: звуковые, световые и стрелочные. Проверена исправность СУЗ и группы контрольно-измерительных приборов. Игорь Васильевич предложил мне привести в действие СУЗ, извлечь два аварийных кадмиевых стержня из реактора и оставить их во взведенном состоянии.

Наконец, Игорь Васильевич начал подъем последнего регулирующего стержня и остановил его на метке 2800 (внутри реактора находилось 2800 мм кадмиевого стержня диаметром 50 мм). Ранее редкие (фоновые) звуковые щелчки и вспышки неоновых ламп от гамма-лучевых и нейтронных датчиков, расположенных внутри реактора или на его поверхности, начали все увеличивать и увеличивать свою частоту. Всех присутствующих охватило волнение. У И. В. Курчатова засверкали глаза, но он их почти не отрывал от „зайчика“ гальванометра, соединенного с основным нейтронным датчиком (счетчик с BF3 в токовом режиме) уровней мощности реактора. „Зайчик“ гальванометра не двигался, хотя прошло уже около 10 минут…

Я следил за показаниями механического нумератора импульсной установки со счетчиком BF3 и наносил на график результаты этих измерений. Взглянув на график, Игорь Васильевич заявил, что это еще не саморазвивающаяся цепная реакция деления ядер. Два аварийных кадмиевых стержня были введены внутрь реактора, а регулирующий извлечен из последнего еще на 10 см.

После десятиминутного перерыва (отдыха) все присутствующие заняли вновь свои места. Была получена более высокая кинетическая кривая, но и она не доказывала запуск реактора. Стержень был поднят еще на 10 см, а затем еще на 5 см, и на этот раз — ПОБЕДА!

Через 30 минут после извлечения двух аварийных стержней все звуковые индикаторы буквально выли. Ярко горели световые сигналы. „Зайчик“ гальванометра токовой камеры наконец стал не только двигаться по шкале гальванометра, но двигался с ускорением. График показывал экспоненциальный во времени рост мощности реактора. Реактор был явно в надкритическом состоянии, у него ЭКР стал больше единицы! Напряжение всех присутствующих достигло предела, когда дублирующая импульсная установка, расположенная внутри подземной лаборатории, стала вместо 2–3 фоновых щелчков в минуту выдавать все более и более частые сигналы такого рода. Это означало, что нейтроны реактора, пронизав большие толщи земли и цемента, попадают и в подземную лабораторию.

Игорь Васильевич нажал на кнопку аварийного сброса двух кадмиевых стержней. Сигналы стали уменьшать свою частоту. Саморазвивающаяся цепная реакция была вызвана и погашена.

Когда шум звуковых индикаторов практически полностью прекратился, Игорь Васильевич горячо поздравил присутствующих и сказал:

— Атомная энергия теперь подчинена воле человека!

Трудно описать ту радость и то волнение, которые тогда испытывали мы, участники пуска первого ядерного реактора…»

Курчатов пригласил всех отметить случившееся в свой дом недалеко от места события. С радостью, ликованием и криками «ура» в тот вечер осушили по бокалу шампанского.

Так 25 декабря 1946 года, в день пуска Курчатовым реактора Ф-1, началась атомная эра в СССР. Значение этого исторического события хорошо передает докладная записка на имя И. В. Сталина, написанная 28 декабря 1946 года Л. П. Берией, И. В. Курчатовым, Б. Л. Ванниковым и М. Г. Первухиным.

«Товарищу Сталину И. В. Докладываем:

25 декабря 1946 года в Лаборатории т. Курчатова закончен сооружением и пущен в действие опытный физический уран-графитовый котел.

В первые же дни работы (25–27 декабря) уран-графитового котла мы получили впервые в СССР в полузаводском масштабе ядерную цепную реакцию. При этом достигнута возможность регулировать работу котла в нужных пределах и управлять протекающей в нем цепной ядерной реакцией.

Построенный опытный физический уран-графитовый котел содержит 34 800 килограммов совершенно чистого металлического урана, 12 900 килограммов чистой двуокиси урана и 420 000 килограммов чистого графита.

С помощью построенного физического уран-графитового котла мы теперь в состоянии решить важнейшие вопросы проблемы промышленного получения и использования атомной энергии, которые до сего времени рассматривались только предположительно, на основании теоретических расчетов»[556].

Сталин высоко оценил это достижение. 9 января 1947 года, через две недели после пуска реактора Ф-1, он принял в Кремле членов Специального комитета, руководителей ПГУ и ведущих ученых — участников советского атомного проекта, — заслушав их доклады о состоянии и перспективах работ. В совещании, продолжавшемся около трех часов, участвовали В. М. Молотов, Л. П. Берия, Г. М. Маленков, А. Н. Вознесенский, М. Г. Первухин, В. А. Малышев, В. А. Махнев, Б. Л. Ванников, А. П. Завенягин, И. В. Курчатов, А. С. Елян, И. К. Кикоин, Ю. Б. Харитон, Д. В. Ефремов, П. М. Зернов, Л. А. Арцимович, Н. А. Борисов и А. Н. Комаровский[557]. Для Курчатова это была вторая зафиксированная документально встреча с руководителем Советского государства. Первая с участием В. М. Молотова и Л. П. Берии, о которой сохранились дневниковые записи Курчатова[558], состоялась 25 января 1946 года[559]. Правда, точно неизвестно, сколько было этих встреч, когда ковался ядерный щит Советского Союза. Ведь многие встречи с вождем не фиксировались в журнале записи.

10 февраля 1947 года И. В. Сталин утвердил постановление Совета министров СССР о премировании И. В. Курчатова и Л. А. Арцимовича (соответственно за пуск реактора Ф-1 и создание установки по электромагнитному методу разделения изотопов урана, на которой уже удалось наработать микроколичество урана-235)[560]. В марте 1947 года были премированы сотрудники Курчатова и немецкие специалисты, принимавшие участие в этих работах[561].

Пуск первого физического реактора в Москве имел огромное практическое значение. Были доказаны не только осуществимость саморазвивающейся цепной ядерной реакции, но и возможность управлять ею, обеспечить взрывобезопасность реактора. Реактор Ф-1 явился прообразом параллельно строившегося в составе Уральского комбината № 817 первого промышленного реактора и дал необходимый бесценный опыт для его создания. На Ф-1 были получены уже в 1947 году первые микровесовые количества плутония — ядерного горючего для советской атомной бомбы.