Книга Стальные гробы. Немецкие подводные лодки: секретные операции 1941-1945 гг - Герберт Вернер

– Герр обер-лейтенант, я видел, как один из матросов провёл через проход в заборе женщину и скрылся с ней в комнате.

Сообщение меня заинтересовало. Я отправился в дальний конец коридора, где находилась комната матросов. Стараясь не шуметь, открыл дверь. В комнате было темно и тихо. Включил свет, но обнаружил, что ребята подстраховались, вывернув лампочки.

– Сходите за фонариком, курсант.

– Слушаюсь, герр обер-лейтенант! – воскликнул он, сгорая от нетерпения,

Я остался у двери, прислушиваясь. Слышал только тихое размеренное дыхание спавших матросов. Жаль, что курсант вмешался в это дело и помешал мне спать. На этом этапе войны разве имело значение, где наши парни занимались любовью? Ведь каждому из нас отмерено не так много жить и любить. И всё же дисциплина должна соблюдаться.

Курсант вернулся с фонариком, и я направил луч света на первого спавшего матроса. Все в его кровати выглядело естественным. Следующий матрос проснулся от света и моргнул ресницами. Третья постель была подозрительно объёмной. Я приподнял краешек одеяла, и под ним показалось испуганное личико юной блондинки. Я осознал, как бестактно поступил, и опустил край одеяла, чувствуя себя виноватым. Затем в казарме зажёгся общий свет, и я обнаружил ещё двух девиц.

Я ограничился осмотром этой комнаты, рассчитывая, что обитатели других, услышав суматоху, постараются побыстрее освободиться от своих напарниц. В отношении же трёх «попавшихся» матросов мне пришлось решать старую коллизию между требованиями дисциплины и моими личными симпатиями к парням. Я отложил своё решение на время после праздников.

На второй день после Рождества задрожала земля и послышался глухой рокот в отдалении. Мне это было хорошо знакомо. Шла массированная бомбардировка города – в данном случае Гамбурга. Я взял бинокль большого увеличения и занял место на шоссе, проходившем неподалёку, по господствовавшей над местностью возвышенности.

На голубом небе не было ни облачка, воздух холоден и прозрачен. Гамбург освещало белое зимнее солнце. С моего места были видны солнечные блики на крыльях и фюзеляжах «летающих крепостей», подлетевших со стороны моря. Они плавно спускались с небес и пикировали на город. Самолёт за самолётом выплывали из отдалённой дымки. В просветах между сотнями бомбардировщиков и бесчисленных истребителей сопровождения подпрыгивали серые и чёрные комочки от разрывов зенитных снарядов. Я видел через окуляры бинокля, как на Гамбург сыплются бомбы, как вспыхивают на фоне голубого шёлка небосвода красные и жёлтые шары, как взрываются и кувыркаются в воздухе горящие самолёты, как наши «мессершмиты», подобно ястребам, бросаются на бомбардировщики, заполняя воздушное пространство обломками неприятельских летающих машин. Под моими ногами на расстоянии многих километров от боя дрожала земля. Тысячи ни в чём не повинных жителей Гамбурга, которые молились на Рождество, были заживо сожжены и обращены в пепел. Должно быть, мои родные погибли таким же образом.

Что за гнусная, нелепая война, на которой здоровые мужчины и самая совершенная техника используются для уничтожения беспомощных и безобидных людей. Я убеждал себя, что участвую в другой войне, где одни топят другие корабли с оружием и боеприпасами, прежде чем последние будут использованы для убийств и разрушений. Но каким бы способом ни велась война, её ужасные последствия не поддаются воображению. Смерть в гигантских масштабах становилась столь будничной, что сама жизнь казалась неуместной, лишней, а обыкновенные радости жизни чем-то ненормальным, странным и нелепым. Даже любовь порядочной женщины воспринималась как помеха каждодневному кошмару выживания.

Моя горечь в связи с трагическим ходом войны, с тупостью и некомпетентностью в штабе, обрекавшими нас на бессмысленные жертвы, стала невыносимой в начале января. После попыток ускорить ремонт нашей лодки в период между Рождеством и Новым годом я был вызван – без всяких объяснений – к адмиралу Деницу в резиденцию его штаба, расположенную в окрестностях Берлина. Это было странно, так как Лев всё больше и больше удалялся от своих капитанов. В годы триумфа и побед он регулярно навещал командиров подлодок и их команды в портах. Позже он прекратил свои визиты и вместо них вызывал командиров на встречи в казённой атмосфере штаба в Париже. После захвата союзниками Парижа и гибели большинства наших судов Лев перестал приглашать капитанов.

В Берлине я занял номер в отеле «Фюрстендорф», принял душ и побрился, надел свежую белую сорочку и новый галстук. Затем на ожидавшем меня мини-автобусе отправился по шоссе в восточный пригород столицы Бернау. Проехав по пустынному шоссе, через сосновую рощу, я прибыл к комплексу штабных зданий, тщательно охраняемых и носящих экзотическое название «Коралл». После проверки документов часовым меня провели внутрь могущественного морского ведомства. Лабиринт вычищенных до блеска коридоров, легион офицеров в безукоризненно белых мундирах делали здание похожим на госпиталь. Отсутствовали только запахи эфира и антисептики. Я сразу почувствовал себя не в своей тарелке. Меня потянуло назад к своей пропотевшей, чумазой команде.

Мне сообщили, что адмирал ещё не приехал, и пригласили позавтракать. В столовой декорированные столы, прекрасные скатерти, отборный фарфор, серебряные приборы с орнаментом, ряды официантов в белых фраках произвели на меня впечатление какой-то ненужной парадности. Я подумал, что большинство этих людей можно было бы использовать в годы войны с большим смыслом. Если бы они меньше развлекались и старались снабжать нас средствами для ведения сражений, Германия сохранила бы многие из тех 203 экипажей подлодок, которые были потоплены в минувший год. Возможно, мы располагали бы тогда армадой подводных лодок в 682 оперативные единицы, которая была отправлена на дно с начала войны.

Когда столовую покинули элегантные штабисты, я остался с пятью офицерами, чья синяя форма резко контрастировала с белизной мундиров постоянных обитателей этого здания. Отсутствие наград характеризовало их как новичков, ещё не нюхавших пороха. Из совместной беседы я узнал, что это командиры новой партии подлодок, которые ко времени укомплектования личным составом уже устарели. Эти ребята были готовы выйти в море, но их задержал вызов адмирала. Глядя на них, я видел перед собой покойников. При отсутствии боевого опыта у них не было ни малейшего шанса выжить, даже если они и не имели недостатка в уме, способностях и хорошей подготовке. В условиях обширной и многообразной системы противолодочной обороны противника они неизбежно потеряются. Я подозревал, что они не были даже проинструктированы относительно того, что их ожидает.

Через некоторое время нам сообщили, что адмирал готов принять нас, и провели в большой светлый кабинет. Дениц стоял у окна, на его бледном лице играли лучи зимнего солнца. Он сильно постарел с тех пор, как я в последний раз видел его в Лориане в 1941 году. Тогда в тёплый осенний день он прикрепил к моей груди Железный крест. Теперь же он выглядел осунувшимся, малорослым и менее подвижным.

Адмирал пожал каждому из нас руки и пригласил присесть в кресла, стоявшие напротив его стола. Он прошёлся перед нами и начал говорить, стараясь держаться уверенно и решительно. Он говорил о необходимости самопожертвования и о больших переменах к лучшему в подводной войне, которые вскоре должны были произойти. По его словам, цель нашего предстоящего похода – это связать военно-морские силы союзников в их собственных акваториях и не допустить операций противника близ побережья территорий, контролировавшихся нашими войсками. Мы должны были стать теми доблестными воинами, которые будут самоотверженно сражаться до тех пор, пока новые типы лодок не изменят ход войны в нашу пользу. Когда мы вернёмся из похода, то получим первую из этих лодок. В заключение Дениц поразил нас заявлением, что ради выполнения стоявших перед Германией задач он пошлёт на фронт все имевшиеся в наличии лодки, даже те, которые предназначены для учебных целей.