Книга Сибирская трагедия - Дмитрий Барчук

Над головой министра финансов нависли грозные тучи.

Муромский не любил Петрова. И было за что. Финансист заигрывал с военными, лоббировал интересы буржуазии, подсиживал коллег, был одним из организаторов заговора 18 ноября, приведшего к свержению Директории и установлению диктатуры Колчака. И хотя Петров входил в число первых министров Сибирского правительства, собравшихся в Омске, для коренного сибиряка Муромского он все равно оставался чужим, навозным, приехавшим из Петрограда, потому и не пользовался у него доверием.

Но после устроенной у Колчака обструкции премьер зашел в кабинет к подчиненному, чтобы ободрить и успокоить его. Но неожиданно нарвался на нервную отповедь.

Петров был навеселе и не скупился на выражения.

– Что, довольны? Празднуете победу? Отец сибирской демократии! Старое знамя, как вас за глаза называет адмирал. Вас так же скоро выкинут на помойку за ненадобностью. Потому что вы марионетка, как и все ваше бутафорское Сибирское правительство.

Финансист знал, как больнее задеть премьера. Убежденного областника последняя фраза ранила сильно. И он искренне возмутился:

– Вы не смеете так говорить. Вы же сами работали сибирским министром! Были одним из нас. Вас избрала Сибирская областная дума.

– Ха-ха! – громко расхохотался Петров. – Нашли что вспомнить! В вас говорит ущемленное провинциальное самолюбие. В России бы вы дальше председателя уездной земской управы не поднялись, а тут, надо же, глава Всероссийского Совета министров. Как громко и напыщенно звучит! А хотите узнать, как вас избрали сибирским министром? На экстренном заседании думы на конспиративной квартире? Как романтично и таинственно! Все эти красивости оставьте для потомков. Может быть, они их оценят? Я-то знаю, как все было на самом деле. Вы же помните Гутова, заведующего секретариатом Сибирского правительства? Скромный по внешности человек. Такие не запоминаются. Но именно ему вы обязаны своим избранием в министры. Это он на том секретном заседании думы, длившемся меньше часа, продиктовал весь список предлагаемого кабинета, который перепуганные думцы беспрекословно приняли. При обсуждении каждой из предлагаемых кандидатур всякий раз задавался один и тот же вопрос: социалист или нет? И Гутов, не задумываясь, отвечал: «Каинов? – Социалист! Муромский? – Социалист! Гинс? – Социалист!» Он чувствовал, что это единственный способ провести людей, в деловитость которых верил. А ведь это мы с ним и с профессором Гинсом вместе бежали из Петрограда в вашу богом забытую Сибирь с единственной целью, чтобы устроить здесь антибольшевистское движение. Гутов – в Томске, Гинс – в Омске, а я – в Новониколаевске. Вот так-то, господин премьер-министр.

Муромский опешил. Для него слова Петрова были откровением.

– А родной брат вашего Гутова в это же время руководил секретариатом в правительстве Ленина? – тихо спросил Пётр Васильевич.

– О, вы уже и до вселенского заговора против России додумались? – снова рассмеялся Ванька-Каин. – Не думаю, чтобы Гутовы были масонами. Это простая случайность.

– Такая же, как мы с вами?

– Пожалуйста, не равняйте меня и себя. Я отличаюсь от вас тем, что реально участвую в принятии решений, вы же только делаете вид. Прощайте, старое, ветхое знамя. Я-то в этой жизни не пропаду, а вас точно скоро выкинут и вообще забудут о том, что вы когда-то существовали.

Избавившись от одного кукловода, правительство приобрело другого. Еще до отставки Петрова Верховный правитель назначил министром внутренних дел Виктора Полыхаева. Одного из главных вдохновителей переворота 18 ноября. Муромский противился этому назначению, но переубедить Колчака не смог.

Нескончаемая чехарда с министрами, интриги и закулисные игры вновь чуть не довели премьера до удара. Он ослабел, стал быстро уставать. Пётр Васильевич уже не мог сам читать газеты.

Видя крайнюю утомленность премьера, Колчак сдался. Несмотря на нескончаемые правительственные кризисы и военные неудачи, он отпустил Муромского в месячный отпуск.

Бензина нам хватило доехать до Борового. Есть такое курортное местечко на севере Степного края, недалеко от Кокчетава. Такой же горный оазис среди бескрайней степи, как и Баян-Аул, где я бывал с Потаниным, только гораздо обширнее. Но на объезд местных достопримечательностей и тем более на обратную дорогу горючего не было. И спирт тоже кончился. Пробовали заправлять авто самогоном, но двигатель на нем только лениво пофыркивал, но никак не заводился. Тогда пришлось отправить казаков за бензином в Кокчетав. Пока они ездили, прошло три дня, на которые мы с профессором Гинсом, вызвавшиеся проводить председателя Совета министров до места отдыха, застряли на курорте.

Но нет худа без добра. Несмотря на дожди, мы объехали верхом на лошадях каскады водопадов, таинственные пещеры и красивейшие заливы. Природные красоты, чистый, напоенный сосновой смолой воздух заставили нас ненадолго забыть омское «болото».

Но вскоре привезли бензин, и мы с управляющим делами стали собираться в дорогу. Муромский остался один на попечении местного доктора.

Пока начальник отдыхал, я решил осуществить свою давнюю мечту и побывать на фронте. Мне очень хотелось познакомиться с командиром 2‑го Уфимского корпуса генерал-майором Войцеховским[166]. В глубине души я лелеял надежду, что он может приходиться мне родственником и что с его помощью я смогу навести справки о своем родном отце, живущем в Праге. Ведь прежде генерал возглавлял штаб Чехословацкого корпуса.

По дороге до Кокчетава профессор Гинс пел дифирамбы в адрес Муромского. Дескать, он единственный в правительстве, кто по-настоящему популярен в Сибири. Все остальные – люди навозные, чуждые сибирской общественности. И как здорово работалось в правительстве до переворота 18 ноября.

– Сейчас центр тяжести переместился в военные круги. Адмирал и его генералы приняли на себя слишком много ответственности. А при Сибирском правительстве все мы были другими, контролировали военных.

Неожиданно управляющий делами перешел на личность Верховного правителя.

– Да, Бонапарт не может появиться среди моряков, – многозначительно произнес мой попутчик. – Вождь армии и вождь флота – люди совершенно разные. Адмирал командует флотом из каюты, не чувствуя людей, играя кораблями. Он совершенно не понимает сложности политического и административного устройства государства. Вносит в управление лишь сумбур и путаницу. Да и как политик он – так себе. Я недавно узнал, что Маннергейм готов был поддержать наступление Юденича[167]на Петроград при условии признания независимости Финляндии, но наш полярный идеалист отказался. Он, видите ли, не уполномочен торговать российскими землями! Будущее устройство России, мол, прерогатива Национального собрания, которое соберется после победы над большевиками. Только удастся ли нам дожить до этой эпохи прекрасной с такой дальновидной политикой?..