Книга Каждый Наследник желает знать… - Светлана Багдерина

– Это сеть, про которую говорил Адалет! «Крест-накрест золотом расчерчено – ловить здесь Гаурдаку нечего!» – загорелись глаза у Кириана, а рука самопроизвольно потянулась к арфе – сочинять новую балладу, не иначе.

Не сводя напряженного взгляда с круга Наследников, за спинами которых снежная искристая дорожка теперь не просто текла – мчалась так, что огоньки ее сливались в одну широкую ленту – царевна дотронулась до сияющей сети. Пальцы ее прошли сквозь эфемерно-теплое нечто и утонули в пыли.

– Надеюсь, что это действительно сможет его удержать, – с сомнением нахмурилась она, подняла руку и глянула сначала на пальцы, будто удивляясь, что покрыты они грязью, а не золотом, потом на темную холодную землю, исчерченную всё такими же ровными и яркими полосками.

– Смотри, смотри, сейчас будет самое интересное! Я физию Анчара увидеть хочу, когда он поймет! – возбужденно прошептал менестрель.

– А я бы наоборот не хотела… – усмехнулась Серафима, но у творческих людей – свои понятия о границах разумного и достаточного, и бард, кряхтя и растирая затекшие и замерзшие конечности, поднялся и торопливо обогнул живое кольцо, чтобы оказаться лицом к ренегату.

А тем временем сияние, вырывавшееся из-под земли, всё увеличивалось в яркости и интенсивности, и уже не просто слепило – било по глазам, резало, кололо и кромсало, так что и Сенька, и бард вынуждены были прикрыть лица обеими руками, чтобы не ослепнуть. Окрасив шесть застывших в напряжении и зажмурившихся фигур в огуречный цвет, ядовито-зеленое свечение залило всё вокруг, придавая ландшафту пугающий налет нереальности и растворяя золотистые клеточки. Длинные черные тени раскинулись по сторонам, подобно лепесткам причудливого цветка. Обеспокоенная пропажей сетки, царевна наугад шлепнула ладонью по земле и впервые за минуту перевела дух с некоторым облегчением: ощущение мимолетной теплоты оставалось. Значит, магия была на месте. Вот бы еще поглядеть что делается в кругу!..

Царевна, оставив Масдая, перебежала в ближайшую тень. Убедившись, что широкие плечи Олафа закрывают ее полностью, она обернулась Наследникам и попробовала выглянуть из-под неплотно сжатых пальцев, но всепроникающее сияние тут же заставило снова стиснуть веки. И поэтому всё, что ей оставалось, это отчаянно жмуриться, смахивать рукавом выступившие слезы и прислушиваться к происходящему.

Когда зеленый свет вспыхнул, топя всё вокруг в слепящем сиянии, Наследники и маг отшатнулись, руки их невольно дернулись к глазам, но закостеневшие от холода пальцы так просто было не разомкнуть – и живое кольцо удержалось.

– Не размыкать круг!!! – услышали они безмолвный рев Адалета у себя в головах. – Глаза закр…

– Добрый вечер, уважаемые дамы и господа.

Эссельте вздрогнула и ахнула: незнакомый теплый баритон оборвал крик мага-хранителя, словно заткнул ему рот.

– Извините за вторжение, ваше высочество. Незваный гость хуже гугня за столом, я понимаю, – несколько сконфуженно продолжил баритон, – но я вынужден был пойти на такие меры, потому что иной возможности пообщаться нам вряд ли представилось бы.

– Кто… вы? – шепнула принцесса.

– Я – жупел всех времен и народов, – с горькой усмешкой произнес баритон, – неудачник, выставленный на посмешище жадными до власти колдунами и правителями, невинный, погребенный в небытие на десять веков за свою наивную веру в людей.

– Гаурдак?! – гвентянка почувствовала, как холодная волна ужаса окатила ее с ног до головы, заставляя дрожать коленки и руки уже не от холода.

– Да, это мое имя, – грустно признал голос. – И, судя по всему, некий наш общий знакомый уже успел наговорить про меня с три короба, и даже догадываюсь, чего. Не удивлюсь, если мной у вас пугают детей.

– Н-нет, не пугают… – растерянно прошептала девушка. – Не везде… Кое-где уже не помнят.

Баритон меланхолично усмехнулся:

– Даже не знаю, что лучше: бесславие или забвение.

– Доброе имя! – внезапно выпалила принцесса, и сама испугалась собственной дерзости.

– Доброе имя – плод человеческой памяти, ваше высочество, – вздохнул баритон. – А что помнят о проигравшем? Только то, что расскажут победители.

– Зачем бы им было врать?! – потихоньку взяла себя в руки гвентянка и перешла в наступление.

– Чтобы оправдать свои действия, конечно, – словно забыв, что вопросы бывают не только экзистенциальные, с готовностью отозвался баритон. – Сложно придумать, наверное, какие грехи и пороки еще не навесил на меня ваш энергичный маг. Душитель младенцев? Ночной убийца? Прародитель лжецов? Сводящий с ума? Погубитель урожая? Похититель девственности?

– Пожиратель душ, – холодно подсказала принцесса.

– Даже так… – голос как будто растерялся. – Ну это уж слишком… даже для меня… Или даже для него?

– Зато правда, – высокомерно проговорила Эссельте и вскинула голову, давая понять, что разговор окончен.

– Судить, не зная правды – ах как это в духе людей… – невесело усмехнулся Гаурдак.

– И какая же у вас такая персональная правда, что отличается от правды Адалета и всех остальных? – обиженная обобщением за весь людской род, едко полюбопытствовала девушка.

– Очень простая, – словно не замечая ехидства, с готовностью отозвался баритон. – Я предлагаю людям всё, что они хотят – за совершено символическую плату, потому что бесплатного не бывает ничего, согласитесь, ваше высочество, а меня за это выставляют монстром.

– Символическую?! Душу у них высосать – это символическая плата?! – словно уличая завравшегося дурня, фыркнула гвентянка.

Баритон помычал страдальчески, точно от боли, и выдохнул:

– Ужас какой… Так вот что он про меня насочинял… – и, не давая собеседнице вклиниться с оправданиями или обличениями, торопливо заговорил: – Душа – это то, что делает человека человеком, отличая его, скажем, от коровы, семирука или обезьяны, но после смерти вещь ему абсолютно не нужная. Как, впрочем, и всё остальное. А исполнение желаний – при жизни, естественно – это то, что окрыляет его, наполняет радостью, счастьем и желанием жить…

Следующие несколько минут у него ушли, чтобы изложить теорию, однажды уже слышанную в пересказе Кириана. Но, тем не менее, задетая за живое пренебрежением к людской справедливости, Эссельте слушала и хмурилась, обдумывая, разбирая, сопоставляя по мере сил и возможностей.

И казалось ей или нет, но какой-то шепот – вроде бы даже того же самого бархатного баритона – постоянно зудел на грани слышимости, причем был это не один голос, а несколько, три или четыре. А еще похоже было, будто другие голоса, голоса ее друзей, отвечали ему, бранясь или что-то доказывая. И всё это сливалось в слабый гул, напоминающий больше жужжание роя шершней, разобрать в котором было невозможно ни единого словечка, и девушка, попытавшаяся было вслушиваться, махнула рукой и сосредоточилась на аргументах Гаурдака.