Книга Ничего особенного - Виктория Токарева

Я куталась в чопан. У меня зуб на зуб не попадал. А собака стояла и смотрела, чуть склонив свою круглую голову.

Это был не холод. Просто сострадание и нежность возвращались в меня. Так, наверное, возвращается душа в заброшенное тело, как хозяин в пустующий дом.

* * *

Вторник

– Папа звонил, – сказала Машка Кудрявцева, глядя на меня исподлобья.

Я видела по ее лицу, что она знает ВСЕ, но не знает – знаю ли я, и боится нанести мне душевную травму.

Врать она, бедная, не умеет, и на ее детском личике столько всего, что я не могу смотреть. Наклоняюсь и расстегиваю дорожную сумку. Достаю подарки: чопан, тюбетейку, казан для плова и кумган – кувшин для омовения. В Москве это все неприменимо, включая казан, так как он без крышки и не лезет в духовку.

– Кому звонил, тебе или мне? – спрашиваю я.

– Разве это не одно и то же?

– Конечно, нет. Ты – это ты. А я – это я.

Я даю ей право на самоопределение, вплоть до отделения. Право на автономность. Но она отвергает это право.

– Глупости. Я – это ты. А ты – это я.

Мне тяжело существовать на корточках, и я сажусь на пол.

– Мама, у меня к тебе очень, очень важное дело. Я хочу поехать с Костей на каникулы к ним на дачу.

– Хочешь, так поезжай, – отвечаю я.

Машка не ожидала такого поворота событий. Она приготовилась к моему сопротивлению, а сопротивления не последовало. И было похоже, как если бы она разбежалась, чтобы вышибить дверь, а дверь оказалась открытой. Машка мысленно поднялась, мысленно отряхнулась.

– К тебе хочет зайти Костина мама. Выразить ответственность.

– Какую еще ответственность? – насторожилась я.

– За меня. Вообще…

– А зачем?

Хотя глупый вопрос. Это, пожалуй, самое главное в жизни – ответственность друг за друга.

Я поднимаюсь. Подхожу к окну. Смотрю, как метет мелкая колкая метель.

Из моего окна виднеется посольство Ливии, обнесенное забором.

То, что внутри забора, – их территория. Вокруг зимняя Москва, а в середине – Ливия, с ее кушаньями и традициями.

– Что отец говорил?

– Говорил, что я уже большая.

Значит, взывал к пониманию: «Ты уже большая и все должна понимать». А если Машка отказывалась понимать, то утешал себя: «Вырастешь, поймешь».

– Маша…

– Что?

– Если ты выйдешь замуж, возьмешь меня к себе?

– Само собой…

– Я не буду занудствовать. Я буду покладистая старушка.

Машка помолчала у меня за спиной. Потом спросила:

– А ты видела мои белые сапоги?

– Хочешь, возьми мои.

– А ты? – оторопела Машка.

– А я иногда у тебя их буду брать.

Машка соображает, и я, не оборачиваясь, вижу, как напряжен мыслью ее детский лобик.

– Нет, – отвергает Машка. – Лучше я у тебя их буду брать. В крайнем случае.

Она подходит ко мне, обнимает. Замыкает пространство. Как забор вокруг посольства. А в середине наше с ней государство.

* * *

Среда

Колбы с растворами стоят, просвечивая на свету, как бутылки в баре. Моя лаборатория больше не кажется мне обиталищем доктора Фауста. Но и захламленным чуланом – тоже не кажется. Это нормальная, хорошо оборудованная лаборатория в современном научном учреждении. А я – нормальный научный сотрудник, работающий над очередной биологической проблемой. Я уже знаю, что гормон счастья антиадреналин в значительной степени состоит из белка, поэтому толстые люди более добродушны, чем худые. И еще я знаю, что никакого переворота в науке я не сделаю и искусственного счастья не создам, ибо не бывает искусственного счастья. Так же, как не может быть искусственного хлеба.

Что касается моего генеральства, то никакой я не генерал, и не в чинах дело. Как говорил Антон Павлович Чехов: «Наличие больших собак не должно смущать маленьких собак, ибо каждая лает тем голосом, который у нее есть».

Я – старший научный сотрудник. СНС. Эти три буквы напоминают серию номеров «Жигулей» в городах Ставрополь, Саратов, Симферополь. И старших научных сотрудников – столько же, сколько «Жигулей» в этих городах. И мне это нисколько не обидно. Единственное, неудобно перед французами. Надо же, заморочила голову целому городу.

За моей спиной открывается дверь. Кто-то осторожно входит. Я оборачиваюсь. Это Подруга. Я успеваю заметить, что она правильно одета – строго и дорого. Тоже небось продумывала. Но боже мой… Как я сейчас от этого далека. Как далеко отодвинулись от меня проблемы черной пятницы. Они остались где-то в прежней жизни, где для меня все умерло, кроме детства Машки Кудрявцевой. Может быть, не умерло, но опустилось, как культурный слой. А я переместилась в другую цивилизацию. И если бы не страстная неделя, неделя страстей, я не попала бы в эту сегодняшнюю жизнь, потому что сюда можно въехать только на билет, купленный ценою страданий. Ибо одни страдания заставляют душу трудиться и созидать, извините за пышное слово. И если страдания не превышают предел и не переламывают человека пополам, то они укрупняют его. Так что не надо бояться страданий. Надо бояться прожить гладенькую благополучную жизнь.

Я думала обо всем этом позже. А в этот момент мне было не до выводов и обобщений.

Я собрала свои колбы. Слила их в одну, образовав коктейль. Вылила в раковину. Я выплеснула двадцать лет своей жизни, и мне было нисколько не жаль. Неудобно только перед французами. Заморочила голову целому городу…

– Все могло быть так и по-другому, – наконец проговорила Подруга. – Но ты должна была узнать это от меня.

– Само собой, – ответила я. – Но это уже не имеет значения…

Я взяла пальто и пошла из лаборатории. Подруга посторонилась, пропуская меня. Интересно, что она подумала… Наверное, решила, что я обиделась за то, что она увела у меня Мужа.

В коридоре мне попался Гомонов.

– Вы вернулись? – остановился он. Значит, заметил мое отсутствие.

– Нет, – сказала я. – Не вернулась. Меня нет.

Я покончила с собой. С прежней. А новая еще не началась. Так что меня действительно нет.

Я выхожу из института.

Наше здание стоит как бы на перекрестке, от него отходят четыре дороги на все четыре стороны. Я могу выбрать любую. Я сейчас свободна, как в студенчестве. У меня нет ни дела, ни Мужа, ни даже сапог, потому что я отдала их Машке.

Метет сверху и снизу. Сплошной снежный туман, и, кажется, что весна не придет никогда. Но она придет обязательно, я вчера видела ее собственными глазами. Надо только подождать.